— Ты знаешь, что я перенесла, Ферка, — заговорила она, не отрываясь от своего занятия, — и рада бы пересилить себя, но… Я не могу работать так, как хочет Себастьян.
Ферка молчал. Эсмеральда отряхнула крошки, пригладила руками складки на подоле юбки и, наконец, подняла голову.
— О! — воскликнула она, теперь уже по-настоящему испугавшись.
Молодой цыган сидел, стиснув челюсти, зубы его скрежетали, окаменевшее лицо превратилось в маску отчаяния и ревности. Пальцы вцепились в столешницу с такой силой, что дерево, казалось, вот-вот искрошится в щепки. Эсмеральде ещё не доводилось видеть мужа таким.
— Значит, ты не можешь… — сипел он. Слова с трудом прорывались сквозь сомкнутые зубы. — Только своим наложницам король Арго позволяет прохлаждаться за то, чем они ему платят…
— Он хочет, чтобы я принадлежала ему?!
— Если бы он посмел хоть заикнуться об этом, я бы выпустил наружу его тухлую требуху! — прорычал Ферка.
Эсмеральда бросилась ему на шею, удерживая, исступлённо целовала в плотно сомкнутые губы, дула на виски, торопливо приговаривая:
— Оставь подобные мысли, заклинаю тебя, Ферка! Что бы он ни сказал! Что бы ни сказал, ты молчи! Герцог никогда не ходит один, его стража убьёт тебя! Что тогда станется со мной?
Она не прекращала уговоров и не разжимала объятий, покуда не уверилась, что супруг не успокоился и никуда не пойдёт, что застывшее лицо его понемногу обретает привычные черты. Тогда она, вздохнув, положила кудрявую голову на его плечо. Она вспомнила прежнюю вспышку гнева, столь похожую на эту, и которую тоже пришлось гасить мольбами. Но долго ли будет так продолжаться и всегда ли её уговоры смогут усмирять его запальчивость? Молодой цыган увёртлив и ловок в драке, но юная сила одиночки ничто против главаря бродяг, чей выбитый правый глаз всегда замотан грязной тряпицей. У короля тюнов на службе десятки пар чужих зорких глаз, чутких ушей, безжалостных сердец и разбойничьих ножей. Любой приговор будет исполнен ими во мгновение ока.
— Давай уйдём, Ферка! — увещевала она супруга. — Меня тяготит город! На вольных просторах, вдали от каменных стен я счастлива. Помнишь берег и шатёр из ветвей ивы? Как хорошо нам было там!
— И что мы станем делать? — отвечал цыган. Его не прельщала затея покинуть табор, где он родился и вырос, и отправиться в вольное плавание. — Поселимся в какой-нибудь деревушке или наймёмся в услужение в замок? Или странствовать вдвоём, полагаясь на милость судьбы?
— Любая участь лучше смерти от ножей бродяг… — прошептала Эсмеральда.
— Если это не служба в замке Тристана л’Эрмита, — с горькой усмешкой парировал Ферка.
========== Глава 23. Тревожные вести ==========
— Тристан л’Эрмит! — тихо произнесла Эсмеральда, суеверно опасаясь, что отзвуки её голоса, оттолкнувшись от тёмных углов каморки, многократно усилятся, закричат, призывая Великого прево. Она зарделась, подняла голову, заглянув в глаза супруга. — Почему ты упомянул его, Ферка?
Она полагала, что цыганский друг её давно раскусил нехитрую ложь и знает, кто покровительствовал ей, кто обладал ею. Тем более обидным показался ей сейчас намёк на связь с Тристаном. Но простодушный Ферка оказался не столь уж осведомлённым в вопросах личной жизни Эсмеральды. Он хлопнул ладонью по столешнице, в гневе раздувая ноздри.
— Потому что он до сих пор преследует нас! Стоило ли бежать из Турени, если Тристан-душегуб добрался сюда!
Эсмеральда вскочила, ошарашенно озираясь.
— Сюда?! Куда сюда?
— Разве ты не знаешь? — удивился Ферка. — В десяти лье к северу от Пуатье лежит его замок Мондион. Там поселился старый волк, когда его прогнали с королевского двора, там живёт выводок его волчат!
— О! Вот самая невероятная весть, какую я когда-либо думала услышать! Это судьба, Ферка!
— Хотела бы наняться служанкой в замок? — продолжал меж тем цыган, скривив рот. — Обходи стороной Мондион. Тристан, наверное, не забыл, сколько перевешал нашего брата, когда служил сторожевым псом христианнейшему королю!
Эсмеральда покачала головой. Туго заплетённые косы упали ей на грудь.
— Меня он не тронет. И никого из табора, пока я здесь.
— Отчего ты так уверена? — обомлел Ферка.
За этим вопросом неизбежно должны были последовать другие, продиктованные недоумением, любопытством и ревностью — ведь такие, как Ферка, видят соперника во всяком мужчине, а здесь имелись и вполне весомые основания для подозрений. Пусть невероятных, но всё-таки не оторванных от реальности подозрений. До сей поры ходила молва, что сластолюбец Ла Тремуйль во времена своего могущества частенько любовался плясками цыганских девушек, специально для него доставляемых в Амбуаз. Значит, подобные слабости не чужды сильным мира сего. А уж свидетелем интрижек солдат с цыганками сам Ферка становился не раз. Страшный, обличающий вопрос вертелся на его языке, готовый слететь.
— Глава гильдии кузнецов… Кузнецов… Он… — поражённый догадкой, начал оборванец, расширив от изумления глаза.
Не давая ему продолжать, Эсмеральда замахала руками.
— Довольно! Я устала от этого спора и не хочу, чтобы мы ещё сильнее повздорили. Былое быльём поросло. Ешь… А я не голодна.
Так и не поужинав, она легла, не раздеваясь, отвернулась к стене, и притворилась спящей. Ферка, не став её беспокоить, убрал со стола, задул свечу, лёг рядом с женой и вскоре засопел, погрузившись в крепкий сон. Эсмеральде оставалось лишь позавидовать столь мощной, ничем не колебимой бодрости духа. Сама она утратила свойственную молодости способность быстро засыпать, невзирая на неурядицы. Бедная цыганка, свернувшись калачиком на соломенном тюфяке, размышляла о превратностях злого рока, о том, что человеку с глазами волка суждено вечно преследовать её с той ночи, когда пала под натиском солдат Крысиная нора и когда погибла её мать. Табор мог избрать множество дорог, но он пришёл именно туда, где располагались владения Тристана. Утешало лишь то, что Тристан вряд ли знал о ней, тогда как ей известно, где он теперь обитает.
Древний город, опутанный заградительными цепями, спал спокойно, караульные стерегли шесть его ворот. Жители погасили светильники, захлопнули ставни, лавочники выпустили сторожевых собак. Лишь в одной части Пуатье — той, куда не рискует заглядывать ночной дозор, где неосмотрительные стражники и изобличённые шпионы исчезают без следа, бодрствовали люди. Обитатели Двора чудес делили добычу, отдыхали от насущных забот, бражничали, горланили песни. Временами вскипали лихие драки. В ход шли палки и ножи, а после безымянный труп сбрасывали в сточную канаву или оставляли в ближайшем переулке, надеясь, что палач, на чьи плечи возлагалась очистка улиц, приберёт его. Здесь король Арго устраивал смотрины новой девушке-бродяжке, решая, взять ли её в наложницы, или же, не соблазнившись, отдать тому из нищих, кто пожелает сделать её своей. Здесь же, при всех, совершались сцены самого бесстыдного распутства. Двор чудес испокон веков жил одним днём: всё добытое, выпрошенное, награбленное, украденное тут же пропивалось и проедалось. Из окна каморки Эсмеральда могла при желании увидеть и площадь, и Монгрена с его свитой, однако на картины подобного рода она вдоволь насмотрелась и в Париже. Кроме того, слишком опасна была близость лачуги к трону короля Арго, не следовало сейчас напоминать ему о своём существовании.
Прометавшись всю ночь в тревожной полудрёме, цыганка поднялась утром с чувством разбитости и неопределённости. Умыв лицо холодной водой, она пожевала вчерашний сухарь, привела в порядок встрёпанные косы и позвала козочку:
— Идём, Чалан!
— Куда ты? — окликнул сладко потягивающийся Ферка.
Она пожала плечами.
— Хочу раздобыть что-нибудь, чтобы наш король остался доволен.
Одним прыжком, какому позавидовал бы барс, цыган очутился рядом с ней и схватил за плечо.
— Ты останешься здесь! Слышишь, Эсмеральда? Пусть кривой Себастьян хоть лопнет от досады!
Свободной рукой Эсмеральда выхватила кинжал. Она не ударила бы, конечно, её движение не походило даже на угрозу: клинок не направлен был на врага, а просто лежал в руке, глядя остриём в пол. Так не делает тот, кто хочет обороняться. Ферка ничего не стоило отобрать у неё оружие. Тем не менее он, хмыкнув, выпустил её.