— Будет тебе, — проговорил он, ласково гладя её по голове, как ребёнка, которого надо успокоить. — Тебе ли помышлять о мести? Где та кроткая девица, что оплакивала даже убийцу?
— Её больше нет! — отвечала Эсмеральда, всхлипывая. — Её растоптали, отняли последнее, что скрашивало её жизнь, лишили единственной надежды. Взгляните, мессир, у меня есть кинжал, предназначенный отплатить за моего Ферка, а я не смогла им воспользоваться.
Вывернувшись из его объятий, она выхватила припрятанный среди складок платья кинжал бедняги Ферка и разразилась таким жутким смехом, какой испускала некогда затворница Гудула, смехом, заставившим вздрогнуть даже бесстрашного Тристана Отшельника. Собравшиеся было зеваки, впечатлённые этим хохотом, отступили подальше от спятившей девицы.
— Я не смогла, не смогла! — воскликнула Эсмеральда. По её щекам текли слёзы. — Волчице осталось вернуться к волку, больше ничего!
Тристан, как известно, не выносил слёз. Вздёрнув губу, он одной рукой перехватил тонкое запястье цыганки, другой осторожно разжал её пальцы, заставив выпустить рукоять. Цыганка смолкла, словно на неё вылили ушат холодной воды. Она ждала, что королевский кум заберёт себе её единственное оружие, но тот, цокнув языком, осмотрел лезвие, так и этак поворачивая перед глазами.
— Добрая сталь, не чета этим гнутым чури*! — вынес вердикт Тристан, протянув цыганке подарок Ферка, мгновенно ею спрятанный. — Что ты мелешь такое, словно полоумная? — продолжал он. — Ты еле на ногах держишься, волчица, а цепляешься за кинжал! Много ли проку от него в твоих руках? Забирайся-ка лучше в седло, я отвезу тебя в гостиницу, где ты отдохнёшь и подкрепишься. Там уж сама решишь, что делать дальше.
Она вскинула голову, вопросительно глядя на него, чувствуя недосказанность в его речах.
— Ну! Ты меня слышишь? — нетерпеливо повторил королевский кум.
Не дожидаясь ответа, он настойчиво подтолкнул её к лошади и, легко прыгнув в седло, наклонился, схватил цыганку под мышки и посадил перед собой, как делал прежде. Свистнув козочке, будто собаке, Тристан направился в недавно покинутую им гостиницу, забыв о делах, которые привели его в Пуатье. Чувство, казалось, навсегда угомонившееся, снова всколыхнулось в его душе. Эти сплетённые воедино волнение, привязанность и сопереживание, которых стеснялся и не смел выказать грозный воин, низведённый до палача, назывались любовью — самым невероятным из чувств, какие мог испытывать Тристан Отшельник. Он ехал по Гран Рю, что давало цыганке успокоение: улица заканчивалась башнями ворот Пон-Жубер и мостом через Клэн, за которым лежало предместье Монбернаж. Это направление и нужно было девушке, оно вело прочь из города. Однако Тристан остановился возле двухэтажного здания гостиницы, принадлежавшей мэтру Фурнье, известному среди соратников по ремеслу непревзойдённым умением готовить паштеты.
Из распахнувшихся дверей поспешно выбежал трактирщик с красным от жара очага лицом. Гостеприимный, как все почтенные хозяева постоялых дворов, радеющие за процветание своего дела, он поклонился так истово, что его дородный стан сложился пополам.
— Господин, я не ожидал столь скорого вашего возвращения! — подобострастно забормотал он, лебезя перед отставным прево. — Чем могу служить вам… и вашей спутнице?
Тристан, усмехнувшись отголоску славы, произведённой его громовым именем, помог Эсмеральде спуститься на землю.
— Приготовь для нас комнату и накорми обедом! — строго указал он. — Да не забудь о козе.
Мэтр Фурнье только теперь заметил козочку. Он был удивлён, если не сказать поражён. Одно дело нищенка, хоть и непонятно, какие отношения связывают её с мессиром л’Эрмитом. Но вот коза! Впрочем, рассудил мэтр Фурнье, его ли дело разбирать причуды власть имущих? Трактирщик, исполняя приказ, пригласил гостей следовать за ним. Чалан, кивая головой, попыталась было проскользнуть за хозяйкой, однако мэтр Фурнье поспешил захлопнуть дверь перед самым козьим носом, преградив доступ внутрь помещения. Обиженная таким отношением Чалан жалобно заблеяла, призывая Эсмеральду. На призыв козочки явился слуга и, взяв за повод лошадь Тристана, поманил:
— Чалан! Эй, Чалан!
Уже вскоре козочка, водворённая в конюшню, угощалась охапкой сена, полностью, таким образом, компенсировав перенесённые лишения. Тем временем молодой оборванец, прятавшийся за углом соседнего дома, покинул наблюдательный пост, во все лопатки припустив во Двор чудес. Когда он, вспотевший, запыхавшийся, ворвался в кабачок «Кабанья голова», переполошив завсегдатаев, воздававших должное содержимому винного погреба, его принял в цепкие объятия Гильбэ Десять су.
— Какого дьявола ты, скотина, мешаешь гулять честным бродягам? — зарычал казначей царства тюнов, сделав страшные глаза. — Разве ты не видишь, что сам король здесь?
— У меня… У меня есть известие для короля! — прохрипел полузадушенный нарушитель, тщетно вырываясь из хватки Гильбэ.
— Неужто прево с отрядом солдат идёт на нас с облавой? — предположил кто-то из посетителей.
Вопрос этот встречен был взрывом громового смеха. В самом деле, облава Двора чудес представлялась совершенно бесполезной затеей, что понимал и прево Пуатье. Внезапность нападения полностью исключалась: у арготинцев по всему городу водились соглядатаи, способные вовремя предупредить об опасности, кроме того, в нищенских кварталах имелось и оружие. Подоспевших солдат встретили бы баррикады из спешно разобранных лачуг, град камней, огонь из самострелов и пищалей. Двор чудес мог держать оборону, отстаивая извечные бродяжьи вольности, он прекратил бы, в конечном итоге, своё существование, но слишком дорогою ценой.
Бродяги хохотали, визжали, хрюкали, точно сытые поросята. Слишком уж напряжена атмосфера в королевстве тюнов! Так замирает всё перед грозой, когда темнеет небо, когда в воздухе повисает зловещая тишина, перемежаемая приближающимися раскатами грома. Почему бы не встряхнуть натянутые нервы, не потешить себя весельем? Один только Себастьян Монгрен развалился на стуле, да угрюмо потягивал вино. Внезапно он схватил недопитый кувшин и со всей силы, накопленной за три десятка лет привольной жизни, грохнул об пол. Посуда раскололась на мелкие черепки, вино растеклось багровой лужей. Приближённые короля Арго мгновенно умолкли, вопросительно глядя на сердитого господина. Единственный глаз Себастьяна пылал бешенством под нахмуренной бровью.
— Довольно драть глотки! — провозгласил владыка нищих, поднимаясь во весь рост. — Пусти-ка этого бездельника, Гильбэ, пусть он скажет мне, с чем явился, и, если его весть придётся не по нраву, я сам вспорю ему брюхо, как тому цыгану. У меня сегодня дурное настроение!
Бедолага, успевший понять, что инициатива наказуема и никаких милостей за сообщение об Эсмеральде ему не видать, весь дрожа, приблизился к королю. Он просипел едва различимо, с трудом ворочая языком:
— Я знаю, где прячется та цыганская краля с козой!
* Чури - цыганский нож с изогнутым лезвием. Каждый цыган должен был сам изготовить себе чури, чтобы никогда с ним не расставаться.
========== Глава 26. Осада ==========
Вечерняя заря, багрянцем заливая небо, плавя отблесками соборные витражи в свинцовых переплётах, цепляясь за шпили и башни, опускалась на Пуатье. Город церквей постепенно угоманивался, переходя от насущных трудов к заслуженному отдыху. Затихала суета и в гостинице под названием «Храбрая лисица». В комнате со светлыми, побеленными известью стенами, сгущались сумерки. Мэтр Фурнье, самолично поднявшись на второй этаж, зажёг свечи и прикрыл ставни. Необычные постояльцы, занятые друг другом, почти не обратили на него внимания, что, впрочем, нимало не обидело почтенного трактирщика. Его ли дело, о чём беседуют бывший прево и цыганка? Мэтр Фурнье, получив от Тристана наказ разбудить его завтра пораньше, удалился, стараясь ступать как можно тише. Королевский кум сидел, облокотившись на изголовье кровати, глядя сверху вниз на укутавшуюся в покрывало Эсмеральду. Побледневшее лицо девушки в обрамлении спутавшихся прядей волос резким пятном выделялось на крашеной кармином подушке.