Пестрой толпой люди высыпают на берег.
Лодки нагружают товарами и сталкивают на воду. Женщины остаются в бухте, а мужчины гребут, не жалея рук, потому что семьям требуется рис, требуется сахар, а еще надо раздобыть стальную проволоку, чтобы починить церковную крышу, которую вот-вот снесет.
Нужно успеть на корабль. Но станет ли он ждать? Есть ли на корабле рис, найдется ли у моряков, в чьих губах протерлась дырка от курительной трубки, в карманах кусок мыла или золото? Марта надеется, что люди сойдут с корабля и станут рассказывать о другом мире, о внешнем мире, где ткани выбирают в магазине, а птиц сажают жить в клетку.
Но на берег никто не сходит. Корабль продолжает свой путь, не останавливаясь.
Он плывет в сторону самого южного мыса большого материка, возле которого встречаются теплый и холодный океаны, отчего в этом месте вода превращается в могилу. Многие корабли затонули в этой пучине, поглощающей и грузы, и людей, и бутылки с ромом, на дне которых остались последние капли.
Марта видит разочарованные лица мужчин, когда те возвращаются на остров. Они разгружают лодки, гонят гусей и овец, гуси гогочут, овцы дергаются на веревке, — и ни те, ни другие не догадываются, чего только что избежали. Мужчины проклинают свое невезение, но в их голосах нет злобы, потому что они верят: все идет так, как должно идти, в свое время все образуется, хотя, конечно, с крышей надо что-то делать, в следующую бурю ее точно сорвет…
Марта сжимает свои надежды в плотный шарик и прячет его в животе. Там он будет вертеться, пока в гонг не ударят опять, пока сердце не подпрыгнет в горло и черный мешок внутри не наполнится светом.
Возможно, это произойдет на следующей неделе, возможно, в следующем году или через три лета. Дон-доонн, годы начинаются и заканчиваются, а Марта продолжает стоять на прежнем месте.
Она бредет к себе — в дом рядом с консервным заводом.
Ее мать сидит у окна, молоко киснет в кладовке, а свечи в бутылочных горлышках догорают.
Этим вечером в поселковом клубе танцы, но Марта сидит у стены и рассматривает свои ладони. Другие знают, как вести себя на танцах: музыка двигает ими, и они начинают двигать руками и ногами. У Марты все иначе: музыка проникает внутрь нее, плывет по венам, точно осьминоги по воде, покалывает, причиняет боль. Музыка — это жадные щупальца и непреодолимый ритм; она бьется о кожу изнутри и хочет выйти наружу.
Но кожа Марты прочнее щита, сквозь нее ничего не просочится.
Теперь уже ничего, — думает она и продолжает изучать свои красные обветренные руки.
Неожиданно подол платья натягивается: Марта больше не одна на этой скамейке. Кто-то неловко присаживается рядом с нею: это не капитан корабля и не принц с далекого острова, а знакомый Марте парень. До сегодняшнего вечера она не перемолвилась с ним ни словом, хотя оба выросли на Тристане. Одни и те же дождевые капли падали на их лица, но они молчали.
Узор из лепестков на черном платье расползается, когда Марта вытаскивает свой подол из-под бедра парня. Она смотрит ему в глаза: радужки словно переливаются через край, и кажется, что парень никогда не наглядится на нее. Марта хватает его за руку, не спросив разрешения; она не подозревала, что собирается так поступить, и не понимает, откуда у нее взялась эта смелость. Рука на вид самая обыкновенная: грубая кожа, темные волоски на тыльной стороне кисти. Марта разворачивает ее ладонью вверх, видит на ней круглый остров и обрывающиеся в море овраги. Видит вулкан, на вершине которого плещется озеро в форме сердца — кратерное озеро, не замерзающее никогда.
— Потанцуем? — предлагает парень.
В меркнущем свете вечера его глаза напоминают смолу.
Вечер за вечером его глаза напоминают смолу.
Настала осень, сегодня они пришли к Берту домой: наконец-то они побудут вдвоем, потому что родители Берта в поселке, а братья и сестры тоже куда-то убежали. Марта и Берт сидят на кухне, нетронутые чашки с чаем стынут на столе.