— Да. Хотя он считал себя моей матерью. Ивонн рассмеялась.
А сейчас она сидит рядом со мной и улыбается. Она не смотрит на меня, но я-то знаю. Что ее улыбка предназначена мне одному. Что это для меня она обрамляет лицо прядями и чуть приподнимает подол, чтобы я видел ее ногу в тонком чулке. Будь здесь окно, она взобралась бы на его подоконник, стояла бы под яблоней хоть целый день. Срубила бы это дерево, если бы я пожелал.
Но она не вцепляется в меня медленными крючками, подобно Лиз, а хватает проворными крабовыми клешнями и присваивает себе. Да и нет в этой столовой никаких яблонь, один только хрусталь и обои (не страницы газет, пузырящиеся на стенах, а настоящие обои из магазина обоев), да и сама Ивонн — англичанка, которая ничего не знает ни о сборе плавника, ни о ворчании морских слонов, ни о вечерах, когда небо накрывает остров черным одеялом, оставляя только шум моря и потрескивание звезд в вышине.
Ивонн красит глаза, цокает каблуками и подносит бокал вина к губам. С каждым глотком она становится чуть счастливее, на шаг ближе к небу и на шаг дальше от повседневной жизни, от которой плесневеет сердце.
Ивонн совсем не принцесса, хотя могла бы быть ею: она младшая из трех дочерей в семье, в которой есть традиции. И деньги: это видно по количеству посуды. (На Тристане люди пьют пиво из оловянных кружек с окислившимися ручками.)
Ивонн нет дела до красивой посуды. Она держит меня за руку, она касается предметов, к которым ее сестры в жизни не прикоснулись бы, она продает цветы на окраине города. Ивонн двадцать пять лет, и она пока не родила ни одного ребенка, в отличие от сестер, которые держат на коленях маленьких и успокаивают старших. Эти дети пока не понимают, как много им дали и, в то же время, как многого лишили.
Вскоре они научатся правильно держать кофейную чашку и отделять от пирожного маленькие кусочки маленькой вилкой.
Ивонн — натура открытая и дерзкая; эти же качества привлекают ее в других. Когда она видит свет, то устремляется ему навстречу. Ее бесполезно пытаться дрессировать или загонять в какие-то рамки: с тем же успехом можно было бы науськивать муху.
На щеках Ивонн разводы туши, а на платье пятна от пудры; она хочет кричать и чувствовать на коже хлесткие удары дождя.
Но стоит ей оказаться в стенах отчего дома, она становится похожа на бутылку с плотно запечатанной пробкой.
Перед поездкой к родителям Ивонн проснулась в нашем зеленом домике и пожелала мне доброго утра.
День клонился к вечеру.
Она встала, подошла к окну открыть шторы, которые я только что закрыл, и сладко потянулась, точно выставляя свое тело напоказ, хотя во дворе не было никого, кроме деревьев, раздетых осенью догола.
Ивонн приблизилась к шкафу, вытащила из него три платья и разложила их на кровати. Сонно наморщила бледный лоб и принялась прикладывать платья к своему телу, которое начинало терять мальчишескую угловатость, становиться мягче. Мне это нравилось.
Когда Ивонн облачилась в зеленое платье, ткань которого напоминала чешую, последние морщины сна сошли с ее лба, она стала праздничной и блестящей. Привычным движением Ивонн отвела волосы в сторону и попросила меня застегнуть молнию на спинке платья. Я аккуратно потянул замо-чек вверх, к шее, где рос рыжевато-коричневый пушок.
Она повернулась ко мне, я поднял руки и легко потрогал ее лоб двумя пальцами, словно благословляя.
— Что ты там такое нарисовал у меня на лбу? — спросила Ивонн.
— Сам не знаю. Наверно, знак защиты.
— И от чего, скажи на милость, меня опять понадобилось защищать?
— От утопання. А еще от волков.
— Где же тут волки-то бродят?
— Да повсюду.
— По-моему, у тебя начались видения.
— Нет, это ты не смотришь по сторонам и потому ничего не видишь.
— Тебе кажется, что твои слова прозвучали приятно?
— Ивонн, мир вообще не назовешь приятным.
— Да, знаю. И все же он не лишен приятностей, — сказала она и повернулась ко мне спиной, чтобы выйти из комнаты, но я не отпустил ее, схватил одной рукой за талию, другой за плечо, чуть отклоняя назад.
Она поморщилась, высвободилась и отряхнула платье, как будто я запачкал его. Затем смерила меня хмурым взглядом (мне в очередной раз почудилось, что в ней обитает разум другого существа) и направилась в ванную заниматься секретными делами, которыми женщины всегда занимаются в ванных комнатах.
Оставшись один, я принялся изучать содержимое собственного шкафа. Выбор был невелик, но все же среди застиранных свитеров мне удалось отыскать старый пиджак, который я выменял когда-то у одного голландского моряка. Пиджак сделался мне маловат, его рукава вытерлись, однако он все еще смотрелся неплохо.