Отец, не дожидаясь, когда лодка причалит, выпрыгивал из нее прямо в воду и выходил на берег, люди вокруг растворялись в воздухе, точно призрачные птицы, и в мире оставался только он, отец, только его ноги, в которые я вцеплялся, услышав его слова: «Кто у нас тут такой взрослый парень?»
Я лопался от гордости, потому что этим взрослым парнем был я, а еще потому, что все островитяне ждали его, моего отца, чьи глаза светились тайным знанием того, что творится во внешнем мире.
Но, конечно, я не был слишком взрослым, ведь отец легко поднимал меня, точно отломившуюся ветку.
Он прикреплял меня-ветку обратно к себе-дереву, и тогда мне казалось, что жить — значит расти вверх, до самого неба.
Проведав овец, Лиз и Элиде разворачиваются и спускаются по склону горы: проходят мимо завода, мимо Перекрестка трех камней к подножию смотрового холма, а оттуда вниз, в бухту.
На берегу Лиз зачерпывает в ладонь соленую воду и пробует ее на вкус. Пытается представить себе, на что похожа жизнь в море: неспешно растущие кораллы, косяки серебристых рыб, киты, напоминающие кожаные планеты. Думает она и о тех, чья жизнь оборвалась: о крабах с разъеденным панцирем, о моряках, так и не доплывших до пристани, — но мысли слишком большие, лучше сосредоточиться на маленьких делах, например поднять ракушку и погладить ее безжизненную поверхность.
— Посмотри, какие красивые цвета, — говорит Лиз и показывает ракушку Элиде.
Та кивает, недоумевая, зачем прикасаться к грязным предметам: их так много, а чистых так мало.
Элиде настолько погружена в повседневные хлопоты, что не замечает красоты, посреди которой живет. Она готовит еду в громадных кастрюлях, жалуется на ветер и солнце, а когда идет дождь, жалуется на дождь. Мечтает о более светлой коже. Смотрит на обои, на которых изображены женщины, увешанные драгоценностями, и чувствует себя испорченной жемчужиной. У Элиде огрубевшие пятки, растрескавшиеся от стирки руки, шестеро крикливых детей и муж, который смеется глазами, потому что в его рту недостает переднего зуба.
У Лиз один ребенок, а муж уехал и не вернулся. Будто краб с разъеденным панцирем… Но, возможно, этот краб сумел выбраться на берег и отрастил себе новый панцирь.
Лиз подносит раковину к уху, но ничего не слышит.
Кидает раковину в воду и вспоминает, сколько времени они с Элиде проводили на берегу в детстве, как ловко бросали собакам палочки или ловили с мальчишками крабов. Прикрепляли к концу лески кусочек мяса и камешек для тяжести, а затем ждали. Когда краб приближался к наживке, его нужно было просто достать из воды. Мальчика или девочку, кто вытаскивал самого крупного, увенчивали короной из крабовых панцирей с шипами.
Корона покалывала голову, но ее гордо не снимали до самого дома.
Теперь на голове косынка — такая гладкая, что все время сползает.
Лиз поправляет ее.
— Хорошо выглядишь, — говорит Элиде.
— Спасибо, но это совсем не так.
— Тебе не кажется, что стоило бы… Времени же много прошло.
— Элиде, нет. Мы это сто раз обсуждали.
— Тебе ведь чуть больше сорока. Не трать молодость зря!
— Каждому овощу свое время. Я уже не молодая, а старая.
— Раз ты старая, значит, и я тоже. Но я себя старой не чувствую.
— У тебя дети. Они помогают тебе оставаться молодой.
— Ну, не знаю. И потом, у тебя есть Джон!
— Верно, но Джон такой… Маленький взрослый. Иногда он говорит настолько мудрые слова, что я теряюсь.
— Да пусть говорит что угодно… А занимается-то он у тебя чем?
Лиз чувствует ярость. Почему подруга порицает ее решения, критикует ее сына? Ведь Лиз не попрекает Элиде ее детьми, которые бегают по поселку, размахивая длинными руками и весело горланя.
Чем занимается, тем и занимается, — рвется у Лиз с языка, но она не произносит ни слова, а просто молча отряхивает одежду от песка. Песчинки попадают под ногти и выглядят там как зола.
— Ладно, идем-ка домой, — говорит Элиде. — Дети уже наверняка есть хотят.
— Ни к чему морить малышей голодом, — кивает Лиз и думает о хлебе и мальчишеской руке, которая сжимает его.
Режет слишком твердую корку слишком острым ножом.
Помню, как однажды, сто или тысячу лет назад, мама прислонилась к яблоне, растущей во дворе, а отец — к окну, и они посмотрели друг на друга.
Их взгляды сложились в луч, который пересек наш двор.
Отец отложил книгу. Отец оставил кофе стынуть на столе, а рыбу лежать на сковороде, он бросил все дела ради женщины, опершейся о яблоню.