Не то что мой отец.
Мой отец для меня загадка, я не понимаю причины его приездов и отъездов. Я иногда скучаю по нему, но такое случается все реже, ведь большую часть моей жизни его не было рядом со мной. И раньше, и сейчас другие люди и другие дела привлекали его сильнее, чем я.
Кошмары мне больше не снятся, но и другие сны тоже. Что-то во мне сломалось в тот день, когда я сбежал вниз с горы и перестал искать сокровище Томаса Карри. Перестал верить в сказки и начал искать настоящее, пусть даже в мелочах, таких как мамина шпилька для волос или тикающие на запястье Оливера серебряные часы. Их ремешок такой длинный, что однажды я попробовал обмотать его вокруг своей лодыжки и смог это сделать.
Что-то сломалось, но мне удается спать без миражей. Удается жить, хотя иногда днем, когда мой взгляд падает на что-нибудь красное или темно-оранжевое, я вижу его: мужчину, который расплавился.
Вижу Берта.
Сэм подошел и поднял меня в воздух, положил руку мне на глаза и приказал:
— Не смотри.
А сам смотрел, видел боль моих ожогов и клал на них припарки — потому что он из тех, кто заботится, тогда как другие причиняют боль. А может быть, все не так просто.
Сэм провел некоторое время в городе. Я встречался с ним несколько раз, и однажды он сообщил, что уезжает. Еду на север, — сказал Сэм; на его плечах висел небольшой рюкзак, а в кармане лежала толстая пачка денег, которые он заработал, разгружая контейнеры в порту. Вместе с Мартой, чей живот напоминал яйцо древней птицы-великана, мы посадили его в ржавый автобус, идущий до порта.
Мама и Оливер ждали меня в машине. Раньше я недоумевал, почему мама недолюбливает учительницу, а теперь знаю: учительница такая же, как отец, а мама никогда не станет такой.
Мы на полной скорости умчались от автовокзала.
Когда мы доехали до побережья, то опустили оконные стекла и позволили горячему воздуху обдать наши лица прохладой. Глаза все время хотелось закрыть, но, если удавалось удержать их открытыми, можно было видеть каждую сверкающую волну, которая наползает на песок, делая его все более гладким. Где-то в глубине песка высохшие конечности морских обитателей перемешивались с влажными останками упавших птиц.
Мы ехали дальше, небо выгибалось над нами синим куполом, и у нас был впереди еще целый день.
Эдинбург семи морей, Тристан-да-Кунья
Марта спускается со смотровой площадки и возвращается в дом, где остальные уже не спят.
Дочка выбегает ей навстречу.
— Мама! — радостно восклицает дочка и смотрит на Марту разинув рот. Это собственное выражение ее личика, какого нет у самой Марты, какого не было у отца девочки.
— Привет, золотко. Мама ходила смотреть на корабли.
— Какие корабли? — спрашивает дочка, которая уже хорошо знает, что корабли приходят редко.
— Воображаемые. Но я видела их совершенно четко.
— Потому что у тебя корабельные глаза?
— Да. А еще птичьи глаза, и тюленьи глаза, и глаза, которые видят, что ты сегодня не чистила зубы.
Марта заглядывает в глаза дочери, которым тоже предстоит стать корабельными. Чужой человек мог бы испугаться их темноты.
— Хорошая девочка, — говорит Марта. — Иди.
Но дочка не двигается с места.
— А потом мы с тобой что-нибудь испечем? — спрашивает она.
— Ну, посмотрим.
— Или сходим к ягнятам?
— Можем и к ягнятам сходить.
Довольная ее ответом, дочка выбегает из кухни, покачивая гривой волос. Длинные и растрепанные, они напоминают черную лаву, накрывшую берег.
