Но я-то помню, как стоял в магазине и не мог выдавить из себя ни слова, как лежал в плавании пластом и мучился тошнотой.
Пустота кружилась вокруг меня.
В каюте на веревке сохли розы, их бутоны были похожи на куски мяса.
Гости уходят, я вытаскиваю из груды вещей засохшие цветы и дарю их Лиз. Она радуется и виснет у меня на шее. Я отстраняюсь слишком быстро, чувствую, что она недовольна, но убеждает себя: ничего страшного, просто Ларс измучился в дороге. Лиз отворачивается и ставит цветы на кухонное окно, находит лепесткам место в своем мире, таком маленьком и незыблемом.
Но чего-то недостает.
— Ракушки! — восклицает Лиз, а Джон смотрит на нее и догадывается.
Догадывается, что у него есть дело: принести то, что нужно маме.
Мы с Лиз остаемся вдвоем, но между нами больше ничего нет. Я глажу ее по волосам — темно-каштановые днем, к вечеру они делаются черными, — а Лиз прижимает к моей шее пальцы, похожие на холодные крючки.
— Почему тебя не было так долго? — спрашивает она.
— Мое сердце все время было здесь.
— Но тебя-то здесь не было.
Она права.
И здесь меня по-прежнему нет, хотя вещи по привычке находят свои места, а руки — друг друга. Я поднимаю сети, ловлю крабов, рублю дрова, громко насвистываю песни, как человек, который отыскал свой путь в жизни.
Но всякий раз, когда я вижу на подоконнике засохшие цветы, чужой язык возвращается. Мысли о жизни в другом месте, с другой женщиной расползаются по мне, оседают в моем животе, словно инородное тело: поначалу организм отторгает его, но однажды оно становится его частью.
Время идет, а я все вспоминаю о той женщине.
Вспоминаю, как рот не находил слов, а рука осмелела и взяла руку той, другой.
Та, другая, улыбнулась.
— А я думала, моряки никогда не возвращаются, — сказала она; ее кожа была мягкой, как рыхлая земля.
3
Тристан-да-Кунья, 1956–1960 гг.
Просыпаясь в погожие солнечные дни, Марта открывала глаза и видела напитанный солью свет, слышала трескучий говор фотонов, ощущала кожей переменчивый ветер. Солнечный жар нагревал цветы на шторах, добирался до скатерти, которую когда-то сшила бабушка, протягивал свои желтоватые пальцы к треснувшему стеклу часов, что стояли на шкафу. Наконец, обойдя все предметы в маленькой спальне, расположенной в маленьком каменном доме, солнце достигало той ключицы, которая уже виднелась из-под одеяла, пока вторая еще продолжала спать.
Какое это счастье — просыпаться под ласковую речь солнца! И знать, что оно обращается именно к тебе.
В пасмурные дни Марту будил стук тяжелых дождевых капель, которые бились в окно, точно крохотные птицы. Все в мире становилось серым. Откуда-то доносился крик альбатроса: он звучал приглушенно, словно птицу посадили в мешок и она вот-вот задохнется. Этот альбатрос уже не поможет морякам добраться до берега, а будет лишь скользить над водной гладью, неся на спине утонувшую душу.
Марта пыталась вытряхнуть мысли из головы, пыталась запомнить тот сон, в котором она поднялась в небо, точно выпущенная в солнце пуля.
По окну стучала вода.
Марте восемнадцать лет, диаметр ее мира равен двенадцати километрам, она знает его вдоль и поперек. Знает все семьи, всех животных, все поселковые дома, в которых все окна смотрят в одну и ту же сторону — на север, туда, откуда приходит тепло, и свет, и большие корабли, сбившиеся с курса. А вскоре у Марты появится свой дом, появится муж, который построит этот дом, — отчего бы не появиться, ведь у нее есть новая ткань на юбку, а волосы густые, как трава. Она шьет зеленую юбку, надевает ее и чувствует себя красавицей. Не потому, что у нее длинные ноги или чистая кожа, а потому, что, когда она произносит свое имя вслух, она знает, что это — ее имя. Когда она улыбается — это ее улыбка, а когда из ее глаз текут слезы — она знает их причину и тяжесть.
Марта взмывает вверх по тропе.
Приподнимает юбку, чтобы не наступить на подол, хотя знает, что такого никогда не случится: ноги тысячу раз ходили этой тропой и знают на ней каждую ямку, каждый камешек.
Марта бежит к смотровой площадке и ждет кораблей.
Вглядывается в горизонт и ждет движения, от которого затрепещет сердце. Ждет, когда вдали появится черная точка: зоркие и острые глаза, доставшиеся Марте в наследство от прадедов, видят корабль с расстояния нескольких километров и понимают, что это именно корабль, а не какой-нибудь червяк, ползущий вдоль края небес. Марта жаждет услышать удары гонга, которые мгновенно пронесутся по всему поселку: эти протяжные звуки заставят островитян позабыть о делах, бросить еду на столе, а мотыгу в поле. И вот уже мужчины хватаются за хозяйственные сумки, ловят во дворе гусей и кур; кто-то ведет с пастбища овцу. Мальчишки забираются на крыши и вперяют глаза в море, а женщины, сидящие за столами, спешно заканчивают письма словами: На этом всё, к острову подходит корабль. Собаки лают и крутятся под ногами: им тоже интересно, из-за чего поднялся такой переполох!