Билет лежал на перроне, и наверняка кто-то, некая Сила, по чьей воле я увидел этот билет среди многих других, выброшенных за ненадобностью, заставила меня наклониться и поднять его. А может, все это - чистая случайность... Главное, я его поднял и увидел, что он не использован. На лицевой стороне жирными буквами, черными по желтому, было напечатано: Triste la Ville, а пониже - Только туда. Я никогда не слышал о такой станции, где, собственно, сейчас и пребываю. Стоимость проезда, по которой я мог бы прикинуть, где это находится, была замазана черным. Под черным, может, и не было никакой цены и билет ничего не стоил? Дата соответствовала тому дню. На обороте кто-то пометил карандашом: платформа 14, отпр. 15.30. Я посмотрел - какая у меня платформа? Ну, разумеется, четырнадцатая. Значит, до отправления - всего ничего. Трое или четверо пассажиров шли к выходу на площадь. Владелец утерянного билета не появлялся. И вдруг мне стукнуло в голову - поеду вместо него!
С детства я обожаю всякие неожиданности. Меня соблазнила сама идея отправиться куда-то в неведомое место, и я не стал особо раздумывать.
Две минуты. То, что сейчас напишет моя рука, - больше, чем просто фраза, и я, на свою беду, это знаю: за целую вечность не происходит столько вещей, сколько за две хрупкие минуты человеческой жизни. Две минуты... Стерильное целомудрие, а может, безразличие опошляют решительно все в этом городишке, даже слова, и мешают мне обрамить мои "две минуты" восклицательными знаками, как в старинных книгах. А столько всего вместилось в эти две минуты! С паровоза дали долгий свисток, а потом другой - покороче, возвестив неожиданную пунктуальность отправления; под купол вокзала, сквозь дым и гарь, тяжело взлетела голубка. Теперь я вспоминаю эту голубку как некое чудо, а тогда она казалась жалким оборвышем, чем-то вроде незавершенного проекта птицы - такими я видел серых привокзальных голубей; призывно сверкнула монетка или крышечка от бутылки, а может, масляное пятно или чей-то небрежный плевок, но он искрился целую секунду, как звезда; ветер тихо шевелил обрывок газеты с крупным заголовком, и ожившая газета трепетала, как бы моля о чем-то. Теперь-то я знаю: еще чуть - сошел бы с поезда, но тогда я этого не знал. Затем возник печальный человек. Я не сразу разглядел его лицо, спрятанное за серым столбом платформы. Он отчаянно, почти истерично искал что-то, выворачивая карманы... Билет, конечно! Я смотрел на него безучастно. А потом, увидев помертвевшее лицо этого человека, наполнился к нему ненавистью. Пусть мучается! В те минуты я желал только этого. У него было горестное, помятое лицо, лишенное всякого достоинства. Более того - в нем было что-то подловатое, видимо, от злобной досады. Ну кто с такими глазами знает, что такое страдать от одиночества и безмолвия, бояться ночи и в то же время упиваться своими страхами? Этот человек ненавидел весь род людской, начиная с самого себя. Он был печальным, обойденным судьбой, он презирал красоту, презирал горе и любовь одной женщины. Особенно - я это понял - любовь одной женщины. Вот так, прямо напротив меня, за серым столбом, мрачно и как бы украдкой, роясь в карманах, стоял мой антипод. Мой демон.