— По законам Абдер, преступно оставлять землю необработанной и незасеянной, — сказал Клите Демокрит. — Почему же Дамаст забросил эту усадьбу?
— Он собирался ее продать. Но покупатель в последний момент отказался от нее, потому что Дамаст запросил слишком большую цену. И земля здесь скудная…
— Узнаю Дамаста.
Порыв ветра поднял над дорогой пыль, зашуршал в бурьянах.
— Вот! — обрадовалась Клита. — Это к дождю.
— Ты посмотри туда, — Демокрит указал рукой на запад. — Видишь, там появилась первая туча. Видна лишь ее белая вершина. Эта туча принесет грозу. А если это так, ты должна сейчас же возвратиться в дом Дамаста. Ничего не говори ему обо мне. Но когда разразится ливень, скажешь Дамасту, где я, и напомнишь ему об Алкибии. Я помню его обещание. Он сказал: «Алкибия придет к тебе под проливным дождем».
Когда Клита ушла, Демокрит вернулся к колодцу, перегнулся через сруб и ощутил лицом, как из глубины потянуло прохладой. Колодец дышал. С детских лет Демокрит знал: если колодец дышит — быть дождю. Позже он нашел этому объяснение: перед дождем повышается уровень воды в колодцах, и эта вода вытесняет из каменных пор воздух, который устремляется вверх. Почему повышается уровень воды? Демокрит думал, что колодезная вода как бы тянется к воде дождевой по причине того, что подобное стремится к подобному…
Он поставил свой ларь у ложа, бросил поверх травы плащ и лег. Бессонная ночь дала о себе знать: едва он закрыл глаза, как его одолел сон. Проснулся он перед самым дождем от грома, который сотрясал весь дом. Демокрит вышел за порог и поглядел в небо. Иссиня-черная туча, словно веко, закрыла большую часть небесного ока, которое метало гневные молнии, сопровождаемые почти беспрерывным громом, и вот-вот готово было брызнуть слезами дождя.
Воздушные вихри гуляли по окрестностям, поднимая почти к самой туче столбы пыли. Из поселка гончаров доносился детский крик и визг. Это дети шумели в ожидании дождя, обливая друг друга водой — заманивали дождь. По дороге одна за другой катили телеги со скошенной пшеницей и ячменем, погонщики во весь голос понукали быков. Шум доносился также со стороны соседней усадьбы — там пастухи загоняли в ограды овец, чтобы те не разбежались под ливнем и не утонули бы в залитых водой низинах. Могучий орех, росший шагах в десяти от колодца, шелестел жесткой и крупной листвой, упирался, сопротивляясь наскокам ветра. Галдели воробьи, зазывая свои крикливые выводки под крыши, в укромные мееста.
Потом вдруг стало тихо: упал и замер ветер, умолкли воробьи, перестали кричать погонщики быков, укатился за край земли и канул в глухую пустоту громовой раскат. Демокрит поднял лицо к небу и прислушался. Под самой тучей в черной вышине родилось сначала едва слышное шипение. И по мере того как оно усиливалось, все шире становилась улыбка на лице Демокрита. Наконец шипение перешло в отчетливый шум приближающегося к земле потока. Прошло мгновение, другое — и грянул ливень. Демокрит захохотал, высунул за порог руки, подставив их под сплошные, хлынувшие с крыши струи воды. Все вокруг загрохотало, запело, загудело. Дробный стук капель, плеск струй, шелест листьев. Сладкая водяная пыль. Удар грома, заглушивший на мгновение все звуки. Снова стук, плеск, шелест, бульканье. Порыв ветра. Вдох, чуть не разорвавший грудь. Легкое опьянение — так свеж воздух. Запах мокрых камней, травы и песка. Запах пыли и сухой травы в комнате. Сгустившиеся сумерки разрываются в свете молний. Комната еще дышит теплом, улица — холодом.
Демокрит завернулся в плащ и сел на застланное травой ложе. Распахнутая дверь задернута почти сплошной прозрачной занавеской дождя. Под ложем, в теплой темноте, спутав день с ночью, запиликал сверчок. Протекла крыша, и с потолка одна за другой стали срываться капли, падая на пол. Там, куда они падали, уже были выбиты ямки — след предыдущего ливня. Из угла послышался писк — это из норы, заливаемой водой, выскочила мышь. Она выбежала на середину комнаты, увидела Демокрита и юркнула в другой угол. Из очага запахло отсыревшими углями.
Демокрит развязал шнурок на застежке ларя, поднял крышку. Он не открывал свой ларь с того дня, как поднялся на корабль Фавбория, ибо то, что хранилось в ларе, не нуждалось в частом осмотре: здесь были сочинения мудрецов, записанные на папирусе, две чернильницы с плотно закрывающимися крышками, несколько пучков мемфисского и книдского31 камыша, чистые свитки32 белого папируса, образцы медных, железных и серебряных руд, пакеты с семенами различных трав, сухие листья и цветы лекарственных растений, лаковый сосуд со снадобьем, подаренный ему Гиппократом на острове Косе. Это снадобье не раз спасало Демокрита в жарких землях от лихорадки. На этом же сосуде был выцарапан рукой Гиппократа рецепт и способ приготовления лекарства — тайна, в которую асклепиады посвящали только избранных. Увидев сосуд Гиппократа, Демокрит вспомнил о своем брате Геродоте, который пожаловался ему во время пира на свою болезнь. Демокрит обещал брату осмотреть его и избавить от недуга. Геродот приглашал его в свой дом. Но обида на Дамаста, на своих бывших учеников и друзей, Протагора и Диагора, вытеснила из его памяти разговор с Геродотом. Он осмотрит Геродота, но гостить в его доме не станет — решил Демокрит, кладя сосуд Гиппократа снова в ларь. Опыт научил его тому, что лучше не принимать без крайней нужды благодеяний других людей, чтобы не быть обязанным им и не угождать им, вопреки чувствам и совести, уподобляясь льстецам.
31
Палочки мемфисского и книдского камыша, зачиненные подобно гусиному перу, служили древним грекам пишущими ручками.
32
Папирусная бумага склеивалась и сворачивалась в свитки. Пергаментные же листки не склеивались, а складывались в виде книги.