И всё равно, это было больно…
Потом Сой долго лежал, приходя в себя. Теперь от него уже ничего не зависело. Информационный пакет, зашифрованный, сжатый и многократно дублированный, отправился к Миру. Через несколько часов там будут знать, что он вернулся.
Сой спокойно заснул. Ему снились звёзды.
***
Кроме Жогина и инженеров-наладчиков, сюда никто не имел доступа. Целая стена напротив двери представляла собой один огромный монитор. Тысячи окошек непрерывно транслировали картинку с камер видеонаблюдения, установленных по всему «Жогинскому центру». По команде с пульта любое окошко можно было развернуть на экран настольного компьютера. Эти же видеопотоки, за некоторым исключением, получала и служба безопасности. Просматривать при желании все камеры Илья Витальевич считал — и не без оснований — своей привилегией.
Камеры стояли везде: в залах и коридорах, бассейнах и на беговых дорожках, на борцовских коврах и в тирах. В кабинетах управления и на остановках внутреннего транспорта, на рабочих местах сотрудников и в конференц-залах. Даже в личных апартаментах директората и жилых комнатах персонала, а также раздевалках, душевых и туалетах; выход с этих камер поступал на вход специальной программе-цензору, и сложный алгоритм решал, представляет ли происходящее там угрозу здоровью или жизни людей. Свои помещения Жогин оставил без присмотра: всё равно никому не добраться до него незамеченным.
Кабинет с видеостеной Илья Витальевич называл своей комнатой отдыха. Чего здесь было больше, любопытства или гордости, он и сам не мог сказать, но бездумное перещёлкивание каналов успокаивало нервы. Кто-то пялится в телевизор, но Жогин считал это занятие глупым.
Обычные люди в обычных — или экстремальных, это уж как получится — казались ему интереснее.
Сейчас он следил за снукерной партией двух воспитанников. Тренер, Джеймс Кахил, остановил серию, и что-то объяснял обоим игрокам. На взгляд Жогина, позиция на столе не заслуживала пристального изучения, но Джеймс, очевидно, нашёл в ней нечто, требующее пояснений. Что же он увидел такое, что непонятно стороннему наблюдателю? Сам Жогин никогда не вставал за стол, но долгие годы с интересом смотрел турниры, и поэтому считал себя знатоком. Он научился хорошо видеть позицию и очень часто угадывал очередной ход. Мальчики-воспитанники, похоже, разделяли его недоумение, но Джеймс горячился, размахивал руками, чертил на планшете траектории…
— К вам посетитель, Илья Витальевич, — прошелестел голос секретаря в динамиках. — Требует сей же момент его впустить.
— О мой гад, кто? — недовольно отозвался Жогин. — Я никого не жду.
— Антон Сергеевич, — ответил секретарь. — Находится в списке «Пускать в любое время дня и ночи».
В голосе секретаря Жогину почудилось ехидство.
— Что, и такой список есть? — спросил он.
— Так точно, вы его сами составляли.
— Дела-а-а… — протянул Жогин. — Пропусти его в кабинет. Сейчас подойду.
Надо будет спросить у Джеймса, чего он там завёлся, решил Илья Витальевич. А Антон… Антон заслуживал круглосуточного «доступа к олигархическому телу». Хотя бы потому, что именно он раскопал сведения о взрыве и о Пузыре. Да плевать на Пузырь, какое отношение Пузырь имеет к их дружбе?
Антон бродил по обширному кабинету, как лев по клетке, такой же большой и гривастый.
— Ты не торопился, олигарх, — сказал он, обхватывая Жогина загорелыми ручищами.
— Работа, — сморщился Жогин. — Осторожно, раздавишь!
— Какая такая у тебя работа? — захохотал Антон. — Ты богатей, сидишь, с жиру лопаешься!
— Смейся-смейся, — проворчал Илья Витальевич, высвобождаясь. — Милича такого знаешь?
— Милич, Милич… — Антон закатил глаза, изображая тяжкую мыслительную деятельность. — Подожди, это писатель, что-ли? Который «Прогонные меры» написал?
«Прогонные меры» были одним из романов Милича, причём не самым известным и, по мнению Жогина, не самым лучшим. На вкус и цвет, как говорится…
— Который, — кивнул он. — Я сегодня полдня убил, уговаривая его не слишком отклоняться от сюжета.
— Какого сюжета? — заинтересовался Антон.
— Оригинального. Получили от переводчиков длинный цикл из Пузыря. Томов на двадцать с гаком. Мне нужно адаптировать его к нашим реалиям. Хорошо адаптировать, красиво. Вот я Милича и пригласил.
— А он?
— А он упирается. Переписывать чужое, видите ли, ему западло и не по чину.
— Уломал? — спросил Антон.
— В процессе, — ответил Жогин. — Аж холка заболела, будто камни возил.
— И зачем тебе тут Милич? — удивился Антон. — Пригласи любого литнегра, есть, говорят, такие. Он тебе в одном стиле всё перепишет, всё как надо сделает. И вдесятеро дешевле.
— Мне требуется не любой, — скривился Жогин. — Я этот цикл продать хочу, значит, нужно имя. Милич это имя, а какой-нибудь Пупкин — нет.
— Думаю, имя тут необязательно, — сказал Антон, — достаточно агрессивной рекламы. Цикл-то интересный? Сделай его модным, уж на это денег тебе хватит! Придумай звучное имя, Тит Ливий Цицерович, например, и издавай.
— Может быть, — подумав, ответил Жогин. — Ладно, ты чего явился-то? То тебя не было полгода, то вдруг раз — и ты тут. Что случилось?
Антон уселся в кресло, раскинул ноги.
— Уезжаю, — сказал он. — Земельку прикупил, попрощаться приехал.
— Это новость! — покрутил головой Жогин. — Куда же?
— Не куда, а где, — важно сказал Антон. — Вот, — он достал из кармана и расправил сложенную в несколько раз карту, — островок в Микронезии. Четыреста гектар, белые пляжи, джунгли, куча кунаков, и все в белых штанах!
— А если тайфун?
— Всё продумано! — возгласил Антон. — Построю дамбы, волноломы, ветроуловители. Проекты уже готовы, денег навалом!
— Бежишь, то есть?
Антон поскучнел, улыбка исчезла с его лица. Он уронил лицо в ладони:
— Тишины хочу. Дома хорошо, но очень уж беспокойно. Всё пертурбации какие-то, водовороты, движуха. А вообще, злой ты. Почему сразу бежишь? Это дача у меня будет, не всё же на острове жить? Буду в гости приезжать, если примете.
— Чего же мы тебя не примем? — удивился Жогин. — Примем, куда ты денешься?
А ведь он прав, подумал Жогин. От движухи в голове звенит, и оглянуться некогда! Устал я, ох, как устал. Значит, надо — нет, не бежать на тихий островок в Великом океане! — пора напиться в хорошей компании, напиться по-настоящему, без алкоцина! Чтобы в голове шумело, и тянуло на подвиги! Всё равно они, подвиги то есть, останутся тут, в этих стенах. Наружу ничего не выйдет, об этом позаботится персонал, это их работа и отдельный пункт в контрактах.
— Пить будешь, — сказал Жогин, и Антон осознал, что это не вопрос, это утверждение, неотвратимое как рассвет.
— Конечно! — широко улыбнулся он. — А что? Палёная водка есть?
— Нет, — удивился Жогин. — Зачем тебе палёная водка? У меня хорошая есть, настоящая, лучшая!
— Прощаться с Родиной нужно исключительно палёнкой, — нравоучительно произнёс Антон и даже палец поднял для важности. — Чтобы горько было. Горько, понимаешь? Не как на свадьбе, а как на похоронах!
— Количеством компенсируешь, — решил Жогин. — Разрешаю не закусывать.
— Даже так? — восхитился Антон. — Я же умру!
— Спасём, — пообещал Илья Витальевич.
Пьют не для печали, пьют для веселья, даже если пьют с горя. Пьянство без разговоров — время на ветер, а что за разговор, когда собеседники упились и лежат под столом? Конечно, на столе появилась закуска: солёные огурцы, сало, грузди в глубокой тарелке, духмяный свежайший чёрный хлеб и ледяной квас в запотевшем жбане.
— Я никогда не уеду, — говорил Жогин, рассматривая водку в узком стакане. — Не убегу. Бегство — это трусость!