С большим трудом двое английских моряков тащили своего компаньона, пьяницу из экипажа. Его тошнило одновременно вином, которое он в неограниченном количестве употребил в «Гостинице при форте» и проклятьями в адрес этих «пожирателей тумана», напоивших его отменными французскими винами.
Ему связали руки и ноги и кинули на дно шлюпки.
Пришел момент прощания.
Рут Саммерс повернулась к Анжелике.
— Не терзайся!
— Мое беспокойство бессмысленно?
— Ты беспокоишься преждевременно. Это глупость. Ты обращаешь свои силы против немощных призраков.
На берегу собралось немного побольше людей, чем во время их приезда.
Жоффрей пришел попрощаться и вручил англичанкам подарки, среди которых был большой отрез черной ткани, чтобы они могли сшить себе более удобные одеяния.
Анжелика стояла рядом и смотрела, как они удаляются в шлюпке, танцующей на волнах, прижавшиеся друг к другу в своих черных капюшонах и плащах. Они напоминали черных ворон. Рядом с ними находились их защитники
— английские дворяне и офицеры в красных и черных камзолах, с развевающимися перьями, жабо и кружевными манжетами — и матросы в красно-белых шапочках, которые работали веслами, посылая последние прощальные крики берегам Французского залива от берегов Темзы.
Они возвращались в Салем, красивейший маленький городок с его сиренью, тыквами и позорным столбом.
16
— Приходите мне помочь, — сказала Анжелика Северине Берн.
После отъезда двух англичанок, появление которых произвело переворот в спокойной жизни города, но возле которых многие объединились, чтобы получить совет и лекарство, был созван Городской Совет, решивший устроить на скале лазарет. Каменщики и столяры отправились туда, чтобы обновить стены, балки, дверные петли и замок, залатать дыры в крыше. Вдоль стен укрепили доски, чтобы расставить на них склянки, коробочки, порошки, мензурки и колбы, а на полу разместили несколько сундуков для белья, ваты, корпии и одеял, а также для запасов масла, свечей и топлива.
Оставалось подмести пол и промыть щелочным раствором стол и скамеечки.
Анжелика поднималась по тропинке в сопровождении девушки и целого выводка маленьких девочек, среди которых были Доротея и Джаннетон с острова Монеган и маленькая англичанка, избежавшая гибели в Брюнсвик-Фолс
— Роза-Анна, дочка Уильямов.
Немного спустя, пока малышки выносили корзины с мусором, Анжелика и Северина, вооружившись вениками из еловых лап, старательно и энергично подметали пол и площадку вокруг будущего лазарета.
Анжелика «открыла огонь».
— А теперь скажи мне, есть ли у тебя новости о Натаниэле де Рамбур?
— Почему именно о нем? — спросила девушка, отводя взгляд.
— Потому что и у него найдется повод интересоваться тобой!
Северина пожала плечами и издала ехидный смешок, смягченный, однако, чем-то вроде снисходительности.
— Он? Меня бы это удивило! Что это взбрело ему в голову? Ничего. Меньше, чем ничего! Он похож на большую чайку, которая заблудилась в бурю! И больше того! Чайка всегда найдет своих, ее интересуют средства к существованию. Тогда, как его — нет! Он ни о чем не думает! Одни только неосуществимые проекты. Он ничего не знает…
Она перестала подметать и повернула к Анжелике лицо, на котором горели блестящие и оживленные черные глаза.
— Представьте себе, он даже не представлял себе, откуда взялось слово «гугенот», которым называют нас, французских реформистов.
Он не знал, что это слово произошло от немецкого «айдгеноссен», что значит «конфедераты». Так называли швейцарских партизан, которые хотели присоединиться к Конфедерации Швейцарии и бороться против герцога французской Савойи.
А позднее другие наши кальвинисты объявили себя вне старых доктрин. Тогда наши противники-католики прозвали нас «егенеты», что мало-помалу превратилось в «гугеноты». Я все это отлично знаю. Тетя Анна такая ученая, и она многое мне рассказала. Но он! Его невежество… это… жалко его слушать!..
Батюшка прав, когда говорит, что дворяне-реформаторы еще более глупы и невежественны, чем католики.
— Если ты находишь его таким глупым и малопривлекательным, то зачем же ты…
Северина снова принялась энергично подметать, затем бросила веник и, подбежав к Анжелике, спрятала лицо на ее груди.
— О, госпожа Анжелика, это из-за вас…
— Не говори так! Твои родители обвиняют меня в самом плохом, в том, что я плохо на тебя повлияла, что я тебя надоумила… в чем только не обвиняют…
— Вы сама, ваш образ меня вдохновил. Вы открыли мне, что любовь — это великая тайна. Я-то думала о свадьбе, приданом, блестящей партии. И однажды я поняла, что в любви нет никакой логики. Что настоящая любовь подобна молнии, что мы имеем на нее полное право, но теряем ее из-за того, что не узнаем, из-за того, что не склоняемся перед ней, оттого, что не понимаем, что это милость божья… Я не знаю, как объяснить… Слова так ничтожны… Нужно бы говорить часами о таких вещах, которые недоступны человеческому глазу.
Это правда, я находила его глупым, некрасивым, неприспособленным к жизни. И, однако, как вам объяснить, почему это произошло? Это было в прошлом году. Тот же английский корабль, что стоял в нашем порту недавно готовился поднять паруса и увезти ваших подруг в Новую Англию. Они зашли к нам, чтобы попрощаться.
Меня охватило предчувствие, возникла уверенность, что он тоже хочет уехать, несмотря на все мои усилия, приложенные, чтобы привезти его в Голдсборо. Он собирался нас покинуть, и я никогда бы с ним не встретилась. Я тайком выбежала из дома и побежала на площадь. Я увидела его в толпе, и, как я и предполагала, он нес свой багаж, сумку к трапу корабля.
С этого момента началось нечто, что я вам не берусь объяснить. Мы словно бы очутились в облаке. Как только я подошла к нему, и взгляды наши встретились, он бросил сумку и взял меня за руку. Мы пошли, ни слова не говоря, прочь из города, и углубились в дикий лес. Что за сила владела нами! Что за страсть! Он ничего не знал. А я тем более. Это было в первый раз. Мы впервые любили, ничего не зная об этом. Что за чудные ощущения, несмотря на боль! Небеса разверзлись! В своем порыве он преобразился. Моя покорность поразила его… и меня. О!.. Я уверена, что Адам и Ева в земном раю, впервые узнав друг друга не были более счастливы. Вы правы, госпожа Анжелика, экстаз стоит всех бед, всех жертв…
Нет, не браните меня. Вы заботитесь обо мне, потому что я и для вас немножко дочка, но я знаю, что вы одобряете, когда кто-то следует своему пути. Тот, кто бережет сверх меры себя, не заслуживает внимания. Что до упреков, которыми меня осыпают мои родители… И Северина, рассмеявшись, встряхнула головой, разметав по плечам свои чудные черные волосы.
— Нет! Нет! Дорогая госпожа Анжелика, это не только ваши слова или строчки из письма, которое вы мне читали. Я говорю вам: это ваш пример! Это ваш образ! Это то, как вы живете с вашим супругом, который доказал мне, что любовь существует. И также — это то, что существует между отцом и Абигаэль. Их не за что осуждать… И я сказала об этом отцу. Он разгневался из-за этих слов. Нужно было защищаться, и я нашла веский аргумент…
То плача, то смеясь, она загрустила, склонив голову.
— Я потеряла моего ребенка, — прошептала она с горечью.
Сдержав рыдание, она овладела собой. Она видела, как с ее кровью исчез плод ее надежды, ожидания новой радостной жизни, связанной с рождением ребенка.
— Да, я знаю, я понимаю…
Анжелика вспомнила свое подавленное состояние, когда с ней случилось подобное. Она чуть не выцарапала глаза вельможе, который сопровождал ее в качестве пленницы до Парижа, когда перевернулась карета, и она поняла, что теряет «милое обещание» будущего счастья. В этот момент не существовало судьбы, будущего и настоящего, не существовало Жоффрея и Колена. Было лишь ощущение потери ребенка. Таковы женщины!