Она приласкала их, спела каждому тихонько куплет из песенки, покачала и рассадила у стола. Потом она налила в миску похлебки и стала кормить каждого с ложечки, словно птенцов.
Это стало ритуалом.
— Вы тоже принадлежите к нашему племени, малыши де Пейрак!
Глядя на близнецов, которым было уже два с половиной года и которые уверенно заняли свое место в этом мире, она вспомнила их первый гнев, когда они выразили недовольство появлением отца де Марвиля.
Может быть, им не понравился его голос?.. А, может, просто кормилицы не вовремя их накормили?
Анжелика тогда сидела на ступенях дома госпожи Кранмер в окружении англичанок, в то время, как отец де Марвиль — иезуит в городе пуритан! — кричал, указывая на нее: «Это она — причина его смерти!»
Но тут разыгрался целый концерт — близнецы орали, а ведь они не весили еще и шести ливров вдвоем, и представление иезуита пришлось прекратить.
Она смеялась, вспоминая об этом, но не стала рассказывать священнику: момент для юмора не настал.
Накормив детишек, она дала им стебель зизифуса, который обманет их голод, если они не наелись. Затем она поставила на огонь воду для мытья и придвинула свою скамеечку к изголовью кровати. Она помогла больному облокотиться о подушки и стала кормить его бульоном. Но это было сущим мучением. То ли из-за апатии, то и из желания сэкономить их провизию он проявлял отвращение к пище. Быть может, он не желал отнимать лишний кусок у детей? Он был так слаб, что не мог держать в руках вилку или ложку.
В такие моменты она сердилась на него еще меньше, чем тогда, когда он рассказывал ей о себе. Она видела в нем человека, захотевшего укротить и оседлать строптивую лошадку-жизнь, а та сбросила его долой. «Когда мы не готовы, события сами предупреждают нас».
Это относилось и к ней тоже, так что она с полным правом могла считать его братом по борьбе.
— Я так рад, что его помиловали, этого мальчика, Эммануэля, которого я так расстроил… Хорошо, что он избежал огня… И сохранил жизнь… Он сумеет распорядиться ею во имя Господа и на благо людей.
Увидев, что он ест с большей охотой, чем раньше, она решила, что может рассказать ему всю правду о судьбе несчастного Эммануэля, который был мертв.
59
Иногда они обменивались довольно странными фразами, простительными только людям, проводящим тяжелую зиму в склепе почти без еды и не ждущими ничьей помощи. — Вы съели бы меня? — спросил он однажды, когда она рассказала ему, как нашла его у порога, и как расстроилась, потому что думала, что в мешке находится пища, а не мертвец.
— Может быть… Нет… Я об этом думала, это верно. Это все из-за голода. Я подумала, что никогда не увижу любимого человека, что мои дети умрут от голода… Что неоткуда ждать помощи… и я испытала такую надежду… Но тут же пришел ужас… А потом выяснилось… вы были живы! Нет! Нет! Уттаке… Я не знаю, чего он хотел… Он что, отправил вас ко мне, чтобы я вас съела?.. Вот уж не знаю… Это все так глупо… Это был бы конец, конец света, конец всего человечества… Не надо об этом думать…
— Да, но меня уже ели, — сказал он тихонько, — вот так, маленькими кусочками, которые воин срезал с моей спины острым ножом.
— Так вот почему у вас такие странные раны возле лопаток?
Она заметила их, и не могла понять их происхождения. Это были не ожоги и не порезы. Эти раны плохо затягивались и оставили шрамы.
— Да!.. Он ел меня, потом снова резал и говорил: «Как отвратительна твоя плоть!»
— Когда это произошло? Во время какой казни?
— Во время второй… или третьей, если угодно.
— Но я думала, что Уттаке пощадил тебя.
— Я тоже. В течение месяцев я привык к своему рабству. Правда, моя дорогая тетушка Ненибуш меня здорово колотила палкой, но в глубине души мы были друзьями. Мы много и интересно беседовали. Знаете, эти индианки — довольно любопытные создания. Они рассуждают о жизни, о судьбе, у них богатое воображение. Я работал. Я собирал хворост, я должен был искать дичь, подстреленную охотниками, и это получалось у меня довольно неуклюже. Дети смеялись надо мной, они выполняли ту же работу гораздо быстрее и лучше. Женщины звали меня «Черной женщиной» и хихикали мне вслед.
Сколько прошло? Не знаю… Одна или две осени… может быть, три… Наконец, настало утро, когда они пришли за мной. Наступала зима. Снега выпали рано. Мы с тетушкой выделывали кожи.
Я еще ничего не понял, когда передо мной возникли четыре воина, которые должны были отвести меня в соседнее селение, куда прибыл Уттакевата. Меня охватил смертельный страх перед старым заклятым врагом.
Я вам уже говорил, что не боюсь ни трудной работы, ни побоев, ни даже смерти. Я испытываю ужас только перед одним — погибнуть на костре.
И вот они пришли, а я выделывал кожи. Они пришли и сказали: «Готовься, брат, пришла пора спеть песню смерти!»
Я последовал за ними, повинуясь, как машина. Это были очень молодые индейцы, и я раздражал их. Вот во время этого пути они и ели меня.
Тетушка Ненибуш с криками пустилась бежать за нами. Она проклинала соплеменников, которые во второй раз отняли у нее раба-узника-сына. Она умоляла и угрожала. Она проделала с нами половину пути. Еще долго потом у меня в ушах раздавались ее крики.
— Я слышала, как вы кричите: «Пусть она замолчит!» Это о ней?
— Конечно!.. Когда меня привели в город, я увидел там нескольких воинов, которые окружили старейшин Пяти наций, и во главе их был Уттаке. Он произнес длительную речь.
— Хо! Хатскон-Онтси, вот и ты! Ну как, обрел ли ты милости своего Бога и дорогу Его силы?.. Ты — величайший из великих Черных Одежд, ты, как никто, оскорбивший нас! Мы уважаем страдания и гибель от них, а ты уклонился от этого! Ты унизил нашу веру!
Я очень сильно ранил Уттаке. Я знал это. Моя трусость и отречение сделали нас непримиримыми врагами. Но мне не было дела до его слов.
Наконец, он замолчал. Потом продолжил:
— Ты не заслуживаешь казни достойных людей, но не радуйся слишком: мы отдадим тебя женщинам.
Они налетели с пронзительными криками, словно маленькие смерчи.
Как вам описать это? У меня остались хаотические воспоминания. Я смутно помню момент, когда тысяча маленьких кулачков стала вонзать в мое тело острые шила, а две индианки принесли небольших грызунов и держали их так, чтобы животные кусали мое лицо. Особенно они старались поразить мои глаза.
Тут я закричал, больше от ужаса, чем от боли.
Я мог бы сдержаться, но было уже поздно. Я вторично разочаровал индейцев.
Вмешались старейшины. Они увели меня от толпы, и я оказался в зале совета. Они смотрели на меня, словно врачи, изучающие больного.
Я слышал, как они говорили: «Нужно его приготовить».
Меня отвели в комнату, предназначенную для курения. Нас было очень много — вожди, старейшины, несколько воинов и я. Закурили трубку. Когда очередь доходила до меня, я должен был затягиваться глубже и сильнее других. Мы просидели в этой комнате несколько дней без еды и питья. Сначала я страдал, мои легкие горели, глаза слезились от дыма, но потом я впал в забытье. И во время моего «отсутствия» я встретил самого себя, свою душу. То есть передо мной промелькнули образы, составляющие мою индивидуальность, я увидел людей, которых встречал в жизни, я разобрался в себе, я отмел все пустое и ненужное.
Потом я снова пришел в себя. Индейцы по-прежнему сидели вокруг, глядя на меня, как врачи… и как мучители. Да, наркотик помог мне вернуться к исходному пункту моей жизни.
Такие сеансы помогают избежать гибели души, не повредив тела… У индейцев есть такой специальный гриб, который и позволяет проделывать все это и помочь избежать безумия…
Он раскрыл еще один секрет неизведанного континента Нового Света.