Кригариец был правша, но в драке с равным успехом владел обеими руками. Головорез, которому предназначалось копье, не успел увернуться. Оно вонзилось ему в живот и он присоединился к другим раненым и умирающим, что корчились перед столом.
Получивший древком по морде рубака дернулся было вновь, да тщетно. Ухватившись за столешницу, ван Бьер припер его столом к стене. После чего он еще мог размахивать саблями, но уже не мог сойти с места.
Баррелий не стал устраивать с ним фехтование, а вырвал из лежащей на полу, отрубленной руки секиру и с размаху саданул ею по обездвиженной цели. От такого орудия рубака своими сабельками не отмахнулся. Секира пробила его защиту и вонзилась ему в плечо по самый обух. Да там и осталась, потому что монах не стал ее выдергивать. Вместо этого он вернул стол на середину прохода и приготовился распотрошить нового врага.
Но нападения прекратились. Эта резня остудила-таки пыл рвущихся в бой хозяев. Вопли боли и новые агонизирующие жертвы кригарийского меча натолкнули головорезов на правильный вывод.
– Это кригариец! Здесь кригариец! – расслышали мы с Таврием крики, донесшиеся из коридора. – Нет, не наш! Другой! Копья! Копья и арбалеты сюда, живей! И щиты! Щиты тоже несите! Смерть поганому кригарийцу! Смерть язычнику!
– А ну идите к папочке и деритесь, вы, шлюхины дети! – ответствовал им рык ван Бьера. – Или что, я вырезал среди вас всех героев?!
– Давай-ка поднажмем, дитя мое! Время дорого! – велел курсор. Крики отвлекли меня, и мы сбились из ритма, в котором таранили ставни.
Обливаясь потом и дрожа от волнения, мы вернулись к работе. Однако продвигалась она чересчур медленно. Те, кто укреплял в доме окна, потрудились на совесть. Под нашими ударами ставни ходили ходуном, одно из четырех креплений разболталось и дребезжало, но три других оставались непоколебимыми. А каждый наш новый удар был слабее предыдущего, ведь раскачивая тяжелый таран, мы все больше уставали. Да и выносливость кригарийца была не бесконечной. Разве что сейчас враги дали ему передышку, а мы не имели на нее права.
– Хотите жить – долбите сильнее, Гном бы вас побрал! – прикрикнул на нас Баррелий, заглянув в комнату и узнав, как продвигаются дела.
– Не бого… хульствуй! – кряхтя от натуги, осудил его Таврий. – Делаем… что можем!
– Этого мало! – отрезал ван Бьер. – Похоже, вам не терпится распрощаться с жизнями, раз еле-еле копошитесь. Бейте резче! И – р-раз! И – два! Большая Небесная Задница, какие же вы рохли!
– Кому сказано… не богохульствуй! – повторил курсор. – Не гневи бога… язычник!
Удивительно, неужели его и впрямь волновало в этот момент какое-то богохульство?
– Вы слыхали: твари за дверью тоже назвали меня язычником, – мрачно усмехнулся Пивной Бочонок. – Не иначе, они верят, что бог на их стороне, а не на вашей. С чего бы вдруг, святой сир? Ладно, не отвечайте, берегите дыхание. И – р-раз! И – два!
Я хотел было крикнуть, чтобы он не трепал почем зря языком, а все-таки попробовал вскрыть замок отмычкой, но в этот момент передышка монаха завершилась.
Судя по возобновившимся крикам и грохоту, хозяева пошли в новую атаку. На этот раз – под прикрытием копий, щитов и арбалетов.
Так и было. Оставшиеся противники перекрыли щитами коридор, ощетинились копьями и шаг за шагом продвигались вперед. Когда строй подходил к очередному завалу, передние ряды бойцов расступались, и те, что шли сзади, утаскивали баграми с дороги разбросанную мебель. После чего щиты вновь смыкались, и воинство продолжало наступление.
Баррелий хотел оценить угрозу, но кто-то во вражеском строю внимательно за ним приглядывал. Едва монах выглянул в коридор, как из-за щитов высунулись и дали залп арбалетчики. Несколько болтов воткнулись в косяк, остальные врезались под углом в стену и, отскочив, пролетели мимо двери.
– Косоглазые бестолочи! – крикнул им успевший скрыться от стрел монах. Но дважды проверять стрелков на меткость не рискнул. Вместо этого огляделся, а затем уронил на бок стол, оценил крепость столешницы и, обломав ножки, тоже соорудил себе щит. Но выносить его в коридор не стал, а завалил поперек дверного проема шкаф и занял оборону за ним.