Кригариец терпеть не мог нытиков, но он знал, что на самом деле я не такой. Мы с ним прошли через столько передряг, я скрипел зубами, но выполнял все его приказы (ну или почти все) и не жаловался на судьбу. Вот и сейчас он понимал: если я впал в отчаянье, значит на то действительно имелась веская причина.
– Есть у меня одна идея насчет тебя, – наконец заговорил он. – Я тут намедни узнал, что «Сады Экларии» могут выделять посещающим их гостям столицы провожатого и носильщика из числа слуг. Я в столице гость, и провожатый мне бы не помешал. А тем более такой, который умеет читать и писать. Что на это скажешь? Мне пойти и попросить себе помощника, пока я трачу здесь деньги, или желаешь остаться при своих драгоценных горшках?..
Надо ли уточнять, что сегодня кригариец ушел из борделя не один? А я семенил за ним с таким гордым видом, будто мы отвоевали у врагов еще один обоз с золотом.
О грязной работе можно было временно забыть, благо Каймину не волновало, где я шастаю целыми днями. И вообще, у нее свалился бы с души тяжкий камень, сбеги я из борделя в неизвестном направлении. Как я уже отмечал, у сестры давным-давно была своя жизнь, и забота обо мне не входила в ее планы на будущее.
Каймина сочла исполненным свой долг перед братом, дав мне пищу и кров. С одной стороны меня коробило такое ее отношение. Но с другой стороны за минувший год я стал вполне самостоятельным, и чрезмерная опека бесила бы меня куда больше.
Вот Баррелий с моей точки зрения все делал правильно. Его забота обо мне ограничивалась тем, что он соглашался терпеть мое общество. А терпел он меня лишь потому что я ничего от него не требовал.
Я вел себя почти как верный пес: ни на что не жаловался, держался рядом и был готов по первой же команде принести хозяину сапоги. От пса меня отличало лишь одно – я много болтал. Но кригарийца это не раздражало, потому что команду «Заткнись!» я тоже выполнял беспрекословно.
В общем, пожив немного с любимой сестрой, я снова вернулся в компанию развратника и пьяницы ван Бьера, и мы с ним начали наши походы по злачным местам. Разумеется, в большинстве из них ребенку было не место. И все равно, такое времяпрепровождение нравилось мне куда больше, чем выслушивание в «Садах Экларии» сладострастных стонов, вид голых потных тел и вонь ночных горшков, которые я теперь носил вместо подаренного мне кригарийцем палаша.
О том, что станет со мной, когда Баррелий покинет город, я старался не думать. Однако идея сбежать вслед за ним, даже если он будет против, свербела в голове все чаще, ибо будущее, уготованное мне в Тандерстаде, совершенно не прельщало…
Глава 2
По отношению к Тандерстаду ван Бьер испытывал смешанные чувства.
Он ненавидел базарную толчею, крики и конское ржание. Ненавидел вонь мусорных куч, конюшен и сточных канав. Ненавидел стук копыт и колес по булыжникам мостовой. Ненавидел мутные воды реки Зирт, пропахший рыбой речной порт и скользкую набережную. Ненавидел полощущиеся на ветру флаги и развешенное повсюду на веревках белье. Ненавидел расфуфыренных матрон и их обвешанных золотом, пузатых кавалеров. Столь же сильно он ненавидел покрытых струпьями, вшивых нищих, попрошаек, воришек, пьяниц и иной сброд. Он ненавидел наглых стражников, но еще больше – храмовников Капитула, что ходили по столице, вынюхивая богохульников и вероотступников. Он ненавидел лавочников и ремесленников, дерущих за свой товар и работу баснословные деньги. Он ненавидел столичные кабаки, шумные, неуютные и больше напоминающие проходные дворы. Баррелий ненавидел здешние башни, храмы, дворцы, мосты, крепостные стены и вообще улицы с площадями. Огромные каменные постройки поражали симметричностью архитектурных форм, но глаз старого вояки почему-то не замечал в этом красоты…
Проклятье! Наверное, гораздо проще перечислить то, что кригарийцу нравилось в столице Эфима.
А нравилось ему то, что другого такого города на свете не было. Даже Дорхейвен со всеми своими прелестями не дарил ван Бьеру тех впечатлений, какие он получал в Тандерстаде. При том, что Дорхейвен был более огромным и многонациональным, он все равно оставался провинцией. Точнее, не в меру разросшейся деревней, где понастроили для солидности каменных зданий и обнесли ее крепостной стеной.
Столица Эфима была не такой. Бывая здесь, Баррелий словно попадал в другой мир. И это чувство непривычности бодрило его и манило на поиски приключений. Отчего ненависть к этому городу перерождалась в желание покорить его. Но поскольку сделать это оружием монах не мог, он довольствовался походами по злачным местам и оставлял там о себе память. И добрую, и не очень. Но как бы то ни было, нынче его хорошо знали во многих кабаках и дешевых борделях столицы. А когда в список последних вошли легендарные «Сады Экларии», ван Бьер мог с гордостью считать, что перед ним пал главный бастион на этом участке здешней «обороны».