Хлынула кровь, и каждая жилка Эхомбы, каждый нерв радостно затрепетали. Олень опустился на колени, затем упал, несколько раз дернулся и издох.
Эхомба развалился на земле, положил лапу на тушу и принялся пожирать добычу. Утомленный охотой, он до полудня насыщался, потом отдыхал до первых вечерних сумерек. С наступлением вечера встал и направился в заросли. Там он нашел ручей и долго пил.
Отыскав небольшую полянку, Эхомба устроился на отдых в тени деревьев, усыпанных желтыми цветами. Первым делом он принялся умываться. Наконец, сытый, довольный, он тяжело перевалился на бок и погрузился в дрему. Его сон был глубок, но, несмотря на это, далекого хруста сломанной ветки было бы достаточно для мгновенного пробуждения. Во сне его лапы подергивались.
У Эхомбы, лежавшего возле костра, судорожно дернулась левая нога...
Голова у Алиты кружилась. Не из-за того, что он долго гонялся за собственным хвостом - забава, которой он предавался, когда был совершенно уверен, что никто не видит. Голова кружилась от непривычных ощущений, от попыток сохранить равновесие, устоять в непривычной позе. При каждом шаге ему казалось, что он вот-вот упадет. Но несмотря на это, он все же не падал.
Ради всех бегающих, прыгающих, плавающих и летающих, скажите, что случилось с его передними лапами?!
А с глазами? С ушами, с носом? Он, правда, по-прежнему видел, но чувствовал себя полуслепым. Его зрение, которым он так гордился, ослабело, утратило четкость. Далекие предметы казались размытыми, сливались с окружающим фоном. Он видел мир словно сквозь дождь. Цвета были нарушены, а многие оттенки полностью отсутствовали. Это было ужасно.
Со слухом тоже творилось что-то странное: казалось, мир замолк. Он словно бы лишился защитной брони, сплетенной из множества шорохов, рождаемых живыми существами. Он слышал только тех, кто был совсем рядом.
Что касается чудесного мира запахов, то его отсутствие было похоже на ту же болезнь, которая поразила его зрение. Чтобы учуять что-нибудь, приходилось напрягаться, упорно внюхиваться в самые простые запахи, при этом те ароматы, которые ему удавалось определить, были настолько однообразны, что ловить их уже не имело смысла.
Даже лишь для того, чтобы удержать свое смехотворное тело от падения, требовалось постоянное внимание. И еще он осознавал - пусть даже смутно, что его тело, пусть невысокое, гораздо лучше тех, что двигались рядом. Он испытывал слабость, он был растерян и поэтому инстинктивно попытался найти убежище.
Неподалеку было огороженное место, которое, казалось, обещало наградить его уединением, дать возможность осмотреться, понять, что же произошло. Он очень мало знал об окружающем мире, почти ничего в нем не понимал, так что неудивительно, что ему было плохо и неуютно. Но здание за оградой оказалось не пустым.
В обычных условиях он бы убил пару двуногих самок, которые бросились в его сторону. Однако по непонятной причине он этого не сделал, а, наоборот, позволил им довести до конца что-то похожее на нападение на него самого. Они принялись бить его по груди и по рукам, хватать за бедра, что-то лепетать прямо в уши. Самая юная из них, гибкая, не так давно созревшая самка вела себя скромнее, чем ее подруга. От обеих исходил пряный аромат обещаний и страсти, взволновавший его. Правда, и этот зов был фальшив и нарочит.
Еще одна самка, выскочив из входа в здание, ни с того ни с сего обвила его передними и задними лапами. К удивлению и неудовольствию Алиты, вместо того чтобы в качестве приветствия лизнуть его, она втолкнула свой язык глубоко ему в рот. Он был так напуган этим неестественным, жутким поступком, что забыл откусить ей язык. Она, со своей стороны, была не прочь погрызть его ухо. Тем не менее эти заигрывания, хоть и бессмысленные, его взволновали.
Самым неожиданным следствием этого нападения оказался жар в чреслах. Сбитый с толку, он не стал сопротивляться, когда самка повела его в здание, а потом - в затемненную комнату.
Догадавшись, чего именно она добивается от него, он ответил ей соответствующим образом. Очевидно, это не вызвало у нее раздражения. Совсем наоборот. В свою очередь, ему эти плавные телодвижения - так же как и их быстрое окончание - показались очень похожими на те, что он испытывал ранее. Теперь он был благодарен ей за сочувствие. После того как они оба немного отдохнули, он приготовился повторить процесс. Женщина не возражала.
После четвертого раза она с нескрываемым благоговением посмотрела на него. После пятого - с некоторым смущением. Когда же он отважился в шестой раз влезть на нее, причем с тем же энтузиазмом, что и в первый, она выскользнула из-под него и быстро выбежала на освещенное место. Ее реакция привела Алиту в замешательство. Он вполне был готов заниматься этим весь остаток дня и всю ночь. Видимо, в роду женщины такого обычая не было.
Его голова разламывалась от боли. Не в силах справиться с возбуждением, смущенный бегством самки, он заковылял к выходу. Его поджидали несколько очень крупных двуногих самцов, вооруженных, с мрачными лицами. Самка, с которой он только что соединялся, пряталась за их спинами. Она все время указывала в сторону Алиты и тараторила что-то невразумительное. Лица обоих вооруженных самцов все больше и больше наливались злостью.
Этого он уже не мог позволить себе стерпеть. Чтобы эти, у ворот, знали, с кем имеют дело, он издал предостерегающий рев.
Этот звук подействовал на них благотворно. Шерсть на их головах встала дыбом, глаза выпучились. Они побросали оружие и с криками разбежались.
Он почувствовал себя гораздо лучше и покинул бордель. Он не заплатил за визит, но никто больше не отважился встать у него на пути.
Алита облизнулся во сне и перевернулся на другой бок.
Войдя в город, Симна нахмурился. Где золотые башни, где мраморные аркады, где толпа уличных зазывал и базарных торговцев, где вкусные запахи? Его окружали простые хижины, крытые соломой. Вместо породистых лошадей и мулов по улицам бродили собаки и кошки. Вместо булыжной мостовой под ногами была утоптанная земля.
Он шел по улице, и женщины провожали его взглядами. Кажется, многие узнавали его. Они были красивы: высокие, стройные, крутобедрые... Он улыбался им; некоторые улыбались в ответ, хотя с некоторой нерешительностью и смущением, что уязвило его гордость.