Закончив с шифровками разведаппарата, Сталин долго листал, подчеркивал, вновь возвращался к просмотренным страницам книги английской писательницы Дороти Вудман ’’Германия вооружается”. Его особенно заинтересовала одна глава — ’’Идеологическая подготовка к войне”. Для Сталина стал откровением размах идеологической обработки населения и армии. Призывы, лозунги фашизма были обращены не столько к разуму, интеллекту, сколько к инстинктам и националистическим чувствам. Культовые нормы, слепой фанатизм в исполнении целой иерархии фюреров, специально созданные ритуалы затемняли политическое сознание людей, формировали бездумных, жестоких исполнителей. Фашистские идеологи создавали обстановку психологической экзальтации, националистической истерии, политического психоза и использовали это в своих целях.
Посвятив целый вечер изучению материалов о фашизме и его фюрере, Сталин понял, что фашистская идеология, будучи эклектичной, имеет своим духовным фундаментом антикоммунизм, а также опирается на романтизированную историю предков, фальсифицированную философию истории, культ грубой силы и апологетику арийского ’’сверхчеловека”. ’’Вождь” поразился столь откровенному социальному цинизму идеологов рейха. Обычно, как он полагал, такие идеи публично не пропагандируют. Да, компромисс с такими людьми крайне опасен. Но схватиться с Германией сейчас, без соглашений с Англией и Францией, он просто не готов.
Сталин созревал для решения. Беседы с соратниками едва ли давали ему многое. Его единовластие зашло так далеко, что большинство из его окружения пыталось просто угадать мнение или желание ’’вождя”, охотно поддакивая Сталину. Объективности ради следует сказать, что в такой обстановке, при выработке ’’курса”, ’’линии”, ему приходилось больше рассчитывать на себя. Окружающие старались говорить ему не то, что они думают, а то, что, по их мнению, он хочет. Но в этом был повинен прежде всего сам Сталин, парализовавший творческие, принципиальные коллективные дискуссии и обсуждения.
В этот момент истины у Сталина было три варианта решения: договориться с Англией и Францией, заключить пакт с Германией либо — что было крайне нежелательным — остаться в одиночестве. Конечно, первый вариант был бы наиболее предпочтителен. Была бы создана антифашистская коалиция, имеющая не только огромный материальный потенциал, но и обладающая большим моральным преимуществом. Но, попав в политический цейтнот, Сталин, как ему казалось, не мог ни ждать, ни рисковать. Ему явно не хватало выдержки. Тем более что Лондон и Париж все что-то выжидали; у них не было искреннего желания идти на сближение с СССР. Но все же просчет Сталина заключался прежде всего в том, что он попросту переоценил возможность создания блока Англии и Франции с фашистской Германией.
В августе сложилась своеобразная ситуация. Заседания трех военных делегаций шли без какого-либо прогресса. Одновременно, уже на политическом уровне, лихорадочно осуществлялись контакты между представителями Москвы и Берлина. Мало кто знал, что в начале августа и в Лондоне шли тайные англо-германские переговоры. Германский посол в Англии Г. Дирксен и доверенное лицо британского премьера Г. Вильсон пытались навести ’’мосты”. Эволюция событий была стремительной. Сталин читает донесение Г.А. Астахова из Берлина от 12 августа: ’’Конфликт с Польшей назревает в усиливающемся темпе, решающие события могут разразиться в самый короткий срок… Пресса в отношении нас ведет себя исключительно корректно… Наоборот, в отношении Англии глумление переходит всякие границы элементарной пристойности…”26
На другой день Астахов сообщал: ’’Германское правительство, исходя из нашего согласия вести переговоры об улучшении отношений, хотело бы приступить к ним возможно скорее…”27