Меня лечили в разных клиниках, но безрезультатно. И когда я уже дошел до отчаяния, явился Он. Сказал, что его направили из клиники. Его худое длинное лицо вначале никак не запоминалось. Но уже через несколько дней, когда стали ослабевать припадки, я заметил очарование его скупой недоверчивой улыбки, прятавшейся в углах близко посаженных глаз. Она вспыхивала на короткие мгновения, когда он радовался, и тогда даже кинжальный пробор волос, слегка сдавленный у висков лоб и широковатый нос, придававший лицу жесткость, казались менее заметными. Тонкие губы имели несколько различимых оттенков - от темно-синего, переходящего в темно-вишневый, до светло-коричневого с бледно-розовым ободком.
Иван Степанович включал свой аппарат и садился рядом с ним, поглядывая то на шкалу, то на меня. И в его глазах то вспыхивали отсветы сигналов, то гасли, так же как и мои надежды...
После двенадцати сеансов он сказал:
- Пока достаточно. Вы уже практически здоровы. Через пару месяцев проведаю. Припадки больше не повторятся.
Он оказался прав. Я жду его прихода только для того, чтобы выразить свою благодарность..."
7
Она накинула на плечи цветной платочек, растянула, чтобы он лучше лег, подняла за края, и платочек стал похож на крылья мотылька. Посмотрела на следователя, как бы проверяя впечатление, и продолжала:
- ...Пришел перед спектаклем, говорит - из поликлиники. Дескать, прислали проверить артериальное давление и зафиксировать ритмы биотоков в ногах. У него был с собой небольшой аппарат.
- Когда вы почувствовали изменения?
Женщина зажмурилась, сдернула платочек и смяла его в руке, резко откинула голову - и волосы рассыпались по плечам, по больничному халату иссиня-черные на белом.
- Довольно скоро. Уже в конце па-де-де. Ноги стали непослушные, неловкие, как бы вообще не мои.
Худенькая, легкая, с большим острым носом, портившим миловидное лицо, она напоминала птицу. Снова заглянула в лицо следователю и спросила:
- Думаете - это он сделал? Нарочно? Зачем?
- Пока не могу ответить на ваши вопросы. Только выясняю. Скажите, пожалуйста, он что-то говорил о себе? Ну, хотя бы называл свое имя-отчество?
- Может быть, и называл, да я позабыла. Еще бы, после такого стресса! Вы знаете, как это страшно почувствовать, да еще в спектакле, будто бы тебе заменили ноги. Вам не приходилось, потому и не представляете... А он что же, мерзавец, опыты на нас проводит?
Трофиновский укоризненно улыбнулся, дескать: "Если бы я сам знал..."
Женщина поняла значение его улыбки, поджала губы, слегка покраснела и улыбнулась в ответ: "Извините, ничего не поделаешь, есть грех любопытна..."
- Долго он пробыл у вас?
- Не больше получаса. У него вначале что-то не ладилось с аппаратом. Мы почти не разговаривали. Он сам-то, видимо, не очень разговорчивый, а я к спектаклю готовилась, все мысли уже на сцене...
- Как вы себя чувствуете теперь?
- Нормально. Нога еще, правда, побаливает, но вернулась былая чувствительность и реакции. Ноги уже _мои_. И знаете, случившееся кажется каким-то нереальным, будто и не было ничего. А может быть, мне тогда все просто почудилось? Нервный срыв?
- Вас же осматривали врачи. Проверяли реакции...
- Да, да, вы правы. Но как же оно так быстро прошло? Будто в какой-то сказке или во сне...
- Может быть, вам кажется, что прошло? А какие-то следы остались?
- Нет, нет, что вы? Немножко умею себя наблюдать, актрисе, знаете ли, положено. И наш врач говорит, что реактивность восстановилась до былого состояния.
"Это я тоже должен выяснить, - думал Трофиновский, уже намечая порядок опроса врачей. - Если подтвердится... Что ж, этого вполне может хватить для основания на его задержание..." Он спросил:
- Каким он показался вам?
Балерина удивленно подняла голову, и в ее глазах появились озорные смешинки:
- Ага, попались? Не только я повторяю вопросы. Вы это уже тоже спрашивали.
- Вдруг вспомнили еще что-то...
- Вот оно что... Скажите откровенно - мой ответ вас не удовлетворяет? Какая жалость, но больше я абсолютно ничего не могу припомнить, честное слово. Уж очень он был каким-то... незапоминающимся... Этакий обыкновенный серый воробей, не выделяющийся среди других серых птичек. Даже не взъерошенный... Гладкая прическа с аккуратным пробором... и, кажется, все...
- Спасибо, - сказал Трофиновский, вставая и неловко целуя протянутую руку балерины. Никогда раньше он не целовал женщинам руки, но эта тронула его своей беззащитной искренностью, неугасающим желанием нравиться.
- За что же спасибо, если я ничем вам не помогла?
- Помогли, да еще как! - сказал следователь. Это не были просто вежливые слова. В ответах балерины имелось подтверждение его догадки.
8
"Нет, он не был наивным. Он хорошо знал, что делает. Он только не мог предвидеть всех последствий. И некоторые из них он обязательно попытается исправить. Надо, чтобы он поскорее узнал о них..."
Следователь позвонил в редакцию городской газеты знакомому журналисту, договорился о статье и сроках ее публикации. Затем, попросив у начальника отдела машину, поехал в мединститут. Ехал по зеленой просторной улице, где еще сохранились здания старой архитектуры, мимо скверов с фонтанами, мимо массивных деревянных скамеек и фигур древних идолов. Невольно вглядывался в поток пешеходов, словно надеялся в быстром мелькании выхватить взглядом знакомое лицо...
В мединституте его встретил старый приятель Костя Жилко. Когда-то они вместе кончали среднюю школу. С тех пор Костя успел защитить кандидатскую диссертацию, стать одним из ведущих физиотерапевтов. Завидев Трофиновского, быстро пошел ему навстречу, картинно расставив руки:
- Привет тебе, лекарь недугов человеческих, - громко сказал он, и две девушки в белых халатах сразу же оглянулись.