- Нет.
- А здесь?
- Немного.
- А так?
- О-о, не надо!
- Лежите спокойно. Включаю аппарат...
- Профессор, простите, Иван Степанович, вы знаете, что случилось с моим братом?
- Знаю, Таня. Не говорю ничего в утешение. Если брат решил после этого оставить цирк - это его воля...
- Меня вызывали к следователю.
- Вот как, даже следствие ведется...
- Он спрашивал о вас.
- Ну, если уж ведется расследование, то интересуются всеми родственниками и знакомыми, и даже знакомыми знакомых. Такова их задача.
- Но он спрашивал о вас не просто как о знакомом...
- А для вас, Таня, я просто знакомый?
- Что вы, Иван Степанович, вы для меня ближе, чем родной человек, вы спаситель. Если бы не вы... Если бы вы только могли знать, как я благодарна вам.
- Спасибо, Таня, и вы для меня стали не просто пациенткой, а близким человеком. Мы должны серьезно поговорить о многом...
- Да, да, но не сейчас.
- Понимаю, Таня.
- А вы не забудьте о следователе, Иван Степанович. Очень он интересовался вашим аппаратом. Мне показалось... Мне показалось, будто он считает, что ваше обследование могло повредить Виктору...
- Глупости.
- Я сказала следователю то же самое. Но он остался при своем мнении. Упорно расспрашивал о вас. Я уверена, что он будет вас разыскивать.
- Да я сам явлюсь к нему.
- Правильно! А то думает невесть что.
- Лежите спокойно, Таня.
- Извините, Иван Степанович, вы полностью уверены, что обследование ничем не повредило Вите? У вас нет и капли сомнения?
Он пожал плечами, недоуменно посмотрел на нее; его глаза были пусты, как окна в доме, предназначенном на снос и покинутым жильцами.
11
"...Что случилось с моими глазами? Краски то расплываются и блекнут, то слепят яркостью. Я не улавливаю оттенков и, когда смешиваю краски, получается вовсе не задуманный цвет, а какая-то мешанина. Врач-окулист не нашел никаких отклонений, сказал, что зрение в норме. И это называется норма? Да, я вижу дом и дерево напротив моего окна, кисть на столе. Но дом - это просто дом, торжество кубической пустоты, дерево - просто дерево: клен, в точности похожий на своих братьев и сестер. Он почти не имеет собственных отличий, индивидуальности. А ведь раньше тот же клен в зависимости от освещения становился подобен то грозовому облаку, то паруснику с салатово-серебристыми парусами, из-за грозди парусов выглядывало чье-то остроносое длиннобородое лицо. Ствол дерева и ветки имели тоже множество индивидуальных различий - и я мог рассматривать их, изучать, сравнивать, узнавать, воссоздавать на полотне.
А теперь за что ни возьмусь - ничего не выходит: в лучшем случае предметы предстают на полотне будто сфотографированные, - просто предметы, безликие объекты.
Допустим, что врачи ошиблись и я все же заболел. Но почему не почувствовал никаких признаков болезни? Меня не мутит, как бывало перед припадками. Наоборот - дышится легко и свободно, могу пробежать трусцой километров пять и не почувствовать усталости.
Как мне нужен, как необходим сейчас добрый волшебник Иван Степанович! Почему же он не проведает пациента, как обещал? Я уже справлялся о нем в различных клиниках, но разыскать не смог. Жаль, что не записал его адрес, номер телефона. Даже фамилии не знаю. Он не называл ее, а спросить я постеснялся.
Иван Степанович обещал тогда, что видения исчезнут, что припадки не повторятся - он оказался прав. Он не сказал только, что вместе с цветными кошмарами исчезнет и МОЕ, особое, присущее только мне видение мира. Мир станет для меня таким же, как для многих других, - с резкими переходами красок, с обрывками и незавершенностью линий. Но таким он мне чужд. Если бы я не знал его другим, мог бы привыкнуть, примириться. Но как быть сейчас?
Пробовал писать снова и снова. Может быть, в процессе работы что-то восстановится само по себе? Иногда мне казалось, что я снова начал видеть в каждом предмете необычное, оригинальное - одну из его скрытых сущностей, проявленных моим воображением. Я спешил перенести увиденное на полотно. Но, готовясь к выставке, ловил удивленные и жалостливые взгляды моих коллег, членов отборочных и закупочных комиссий. Они как будто спрашивали: ты ли это? Что за бездарная мазня? Куда исчез талант? Я пытался уговаривать себя, что это мне только кажется, что я неправильно истолковываю отношение ко мне других людей, - просто нервы не в порядке.
Наконец два моих небольших полотна все-таки попали на выставку. И случайно я подслушал разговор посетителей: "Неужели это автор "Каскадеров"? Что с ним стало?" - "Бывает. У многих оригинальности хватает лишь на одну-две картины. На этом талант иссякает". - "Но контраст уж слишком разителен. "Каскадеры" - первоклассное полотно. Это был триумф. А все эти "Пряхи" воспринимаются как откровенное подражание. Надо же докатиться до такого. За длинным рублем, небось, погнался?" А когда Сергей предложил мне место секретаря в Художественном фонде, я понял, что и ближайшие друзья поставили на мне как на художнике крест.
Что же делать? Примириться и ждать Ивана Степановича, надеяться, что он каким-то образом вернет прошлое - в крайнем случае, пусть даже с припадками, с кошмарами, но вернет мне МЕНЯ? Вернет время, когда мир вставал перед глазами, полный ярких сочных ассоциаций, когда краски сверкали, будто омытые благодатным дождем, а малейший оттенок прочитывался мной, как откровение, как отчетливая строка? Тогда на меня смотрели отнюдь не с жалостью, а с восхищением или с завистью.
Вчера, когда я вернулся с выставки, мне стало так худо, что показалось: вот-вот возобновятся припадки. Поверите ли, я обрадовался! Мелькнула надежда, что вместе с припадками вернутся прежнее видение и умение. Но вскоре я понял, что меня гнетет просто недостаток кислорода. Уходя на выставку, я закрыл окна и двери на балкон. Стоило открыть их - и дышать стало легче, сумрачное состояние прошло. А отчаяние придавило с новой силой.
Не могу понять, как это случилось, что я раньше забыл, нет, пожалуй, просто на время упустил из виду простую истину - внешний мир соединяется с внутренним миром человека через призмы, и у каждого они свои, особые. Может быть, в этом и состоит предназначение человека - пропуская природу через свои призмы, не только осмысливать ее, но и делать оригинальнее, наполнять своим видением, создавать все новые варианты действительности, своими сравнениями и ассоциациями обогащать ее... Когда-то я вносил в природу по-своему изломанные линии, свои смеси оттенков, измененные - как в комнате смеха - образы, новые сюжеты...