— Нет ничего особенного дьявольского в объявлении юноше с блестящей карьерой, что вы лишаете его наследства.
— Разве нет, — с разочарованием осведомился Квистус, — что же вы предложите?
— Во-первых, — ответил Вандермер, — какая будет плата? — Он посмотрел на него жадными глазами. — Идет двадцать фунтов?
— Я дам вам двадцать фунтов, — согласился Квистус.
Вандермер перевел дыхание, как человек, выигравший неравное пари.
— Многое можно сделать. Прежде всего прекратить ежемесячное пособие. Но я думаю, что вам нужно что-нибудь более артистическое и тонкое… Подождите… дайте подумать!.. — Он закрыл глаза рукой. — Вот. Как вам это покажется? Мне кажется это адски подлым. Вы говорите, что он всецело предан своему искусству? Хорошо, заставьте его отказаться от него…
— Великолепно, великолепно, — закричал Квистус.
— Но как?
— Можете вы дать ему место в какой-нибудь деловой конторе в Сити?
— Да. Мой друг Гриффиртс из Антропологического общества — секретарь в страховой компании. Он устроит мальчика в контору по одному моему слову.
— Хорошо. Так объявите ему, что если в течение месяца он не бросит кисти и не поступит на должность, он не получит ни одного пенса не только при жизни, но и после вашей смерти. Таким образом, вы поставите его лицом к лицу с адским искушением и что бы он ни избрал, он останется в дураках. Я нахожу это хорошенькой подлостью.
— Гениальная выдумка, — восхитился Квистус. — Я сейчас напишу чек. — Он сел за стол и вынул свою чековую книжку. — Вы, заодно, пойдете к моему племяннику, я дам вам свою карточку, и познакомите его с моим решением.
— Что? — подскочил Вандермер.
Квистус спокойно повторил последнюю фразу. Лицо Вандермера побелело. Он тер свои всегда влажные руки, пока они не стали совершенно сухи и бескровны. С ним никогда ничего подобного не случалось. Вся его изобретательность падала на его же голову. Требование Квистуса привело его в уныние. Предложить неопытному сумасшедшему патрону теоретическую возможность совершить подлость — одно, но получить приказание и совершить ее самому — совсем другое. Это была уже не чепуха.
— Вы не хотите? — осведомился Квистус, как демон-искуситель с чековой книжкой в руке.
Вандермер пал. Как он мог устоять?
— Я думаю, — хрипло сказал он, — что двадцать фунтов только за предложение, а за исполнение еще десять…
— Хорошо, — согласился Квистус, — но, — резко добавил: — следующий раз вы сразу назначите цену своей операции.
Следующим был призван Биллитер.
— Вы имеете какое-нибудь понятие о скачках? — осведомился у него Квистус.
— Вполне определенное. Они мне стоили целого состояния.
— Я хочу, чтобы вы сопровождали меня на бега, и указали бы на совершаемые там подлости.
— В этом заключается моя обязанность?
— Да, в этом ваша обязанность.
— Я думаю, что я угожу вам за ваши деньги, — сказал Биллитер с легким проблеском сознания на своем одутловатом лице.
— Но… — остановился он.
— Какое но?
— Я не могу сопровождать вас в этих лохмотьях.
— Я снабжу вас необходимым для вашей цели костюмом, — успокоил его Квистус.
Следующий день Биллитер провел в поисках нужного ему человека, который был найден в мирном кафе на Реджент-стрит. Человек этот был краснокожий, остроглазый негодяй со ртом, похожим на отверстие в почтовом ящике. Имя его (судя по надписи на его шапке во время скачек) было старый Джо Дженкс. Биллитер зазвал его в угол и пошептал ему что-то таинственное на ухо. После этого старый Джо Дженкс призвал Биллитера и предложил ему все соблазнительные напитки, которые только предлагаются к кофе.
Прежде чем начались под наблюдением Биллитера уроки на скачках, Квистус послал за последним злым гением.
— Что имеете вы предложить? — спросил он без всяких предварительных вступлений.
В глазах и на губах Хьюкаби промелькнула улыбка.
— У меня огромная идея, — сказал он.
— Какая?
— Разбейте сердце женщины, — был ответ.
Квистус серьезно задумался. Это действительно будет очаровательная подлость.
— Я не должен буду жениться на ней? — смущенно осведомился он.
— Избави Бог.
— Мне это нравится, — одобрил Квистус, откидываясь на своем кресле и покручивая длинным пальцем ус.
— Мне это очень нравится. Единственное затруднение в том, что где мне найти женщину, сердце которой я должен разбить?
— Поезжайте за границу, — не унывал Хьюкаби, — на континенте тысячи англичанок только и ждут, чтобы им разбили сердце.
— Весьма возможно, что это так, — согласился Квистус, — но каким образом я получу необходимые указания?
— Я, — вскричал Хьюкаби, протягивая из грязного ободранного рукава худую руку, — я — Евстас Хьюкаби, приму свой академический вид и буду сопровождать вас в paysde tendresse [4]и дам совет относительно всякой женщины. Другими словами, дорогой Квистус, хотя я и не имею в данный момент вид Лотарио, но у меня большой навык в амурных делах, и я убежден, что вы останетесь довольным своим ассистентом.
Квистус снова задумался. Он сознавал всю дикость мысли отправиться в сердечную экспедицию в единственном числе, да еще против этих странных женщин. Но будет ли Хьюкаби идеальным компаньоном? Хьюкаби имел странные, если не сказать наглые, манеры: у него были некоторые шокирующие привычки. С другой стороны, весьма возможно, что в данном случае наглость была крайне необходима; что касается привычек… Он решился.
— Хорошо. Я принимаю ваше предложение, но с одним условием, чтобы вы мне не попадались на глаза в известном состоянии.
— Конечно, — согласился Хьюкаби. — Даю вам слово, что иначе, как трезвым вы меня не увидите.
Условие, которое никогда не помешает ему взять при желании с собой в постель бутылку виски.
— Лучше всего не медлить, — заявил Хьюкаби после того, как был обсужден вопрос о гардеробе.
— Я должен подождать, — возразил Квистус, — я должен вместе с Биллитером посетить скачки.
Хьюкаби нахмурился. Он никогда не предполагал, что и у Биллитера был свой район действий.
— Я ничего не хочу говорить против друга, но вы не должны безусловно доверять Биллитеру, — будучи трезвым и в серьезном настроении, он отбросил данный им товарищам веселый эпитет, — он — человек, который чересчур много понимает в игре.
— Дорогой Хьюкаби, — ответил Квистус, — пока я живу, я уже больше никому не поверю.
Вечером, немного удивленный отсутствием вестей от Томми или Вандермера, он открыл свой несгораемый шкаф и вынул завещание. Он зажег свечу и поднес ее к камину. Теперь можно было уничтожить благодетельствующую бумагу. Он поднес ее к пламени и отдернул. Его осенила новая мысль. Сыграть со своим племянником ту же шутку, что была сыграна дядей с ним, было бы недостойным плагиатом. Он почувствовал вдруг отвращение к веселым выходкам подлости.
— Я хочу быть оригинальным, — сказал он, — да, оригинальным, — повторил он это слово, как формулу утешения и успокоения, потушил свечу и спрятал завещание в шкаф.
ГЛАВА VIII
— Боже, помилуй нас, — воскликнула Клементина.
Набожное восклицание служило ответом миссис Этте Канконнон, хрупкой девушке с затаенным страхом в васильковых глазах, портрет которой она писала. Сегодня в глазах не было страха. Они были открыты, ясны и необычно серьезны. Она только объявила свое решение сделаться больничной сиделкой. Клементина на это крикнула «Боже, помилуй нас».
Нужно сказать, что Этта Канконнон, к великому смущению Клементины, подарила ее своей горячей юной любовью; это было тайной во время сеансов для портрета, который ее отец заказал как свадебный подарок жениху и открылось, когда сеансы кончились, и она назвала Клементину своим другом. Первое время после этого уже высказанного обожания, она посылала короткие записочки с вопросами, может ли она прийти в студию к чаю. Так как она жила очень близко, то послания передавались через горничную.