Ян Бжехва
Триумф пана Кляксы
Птичья история
В тот год Академию пана Кляксы окончили трое Александров, двое Анастазиев, четверо Альбинов, двое Агенаров, трое Алексиев, один Анджей, один Аполлинарий и я – всего семнадцать человек.
Вручая нам дипломы, пан Клякса собственноручно расписался на каждом из них, изукрасив подпись всеми мыслимыми и немыслимыми росчерками и завитушками, на какие только сподобилась каллиграфия за свою многовековую историю.
В завершение торжественного обеда мы хором пропели гимн Академии, после чего пан Клякса, по своему обычаю стоя на одной ноге, провозгласил прощальную речь, от слова и до слова врезавшуюся мне в память до скончания века.
– Дорогое мои, – сказал пан Клякса, – за десять лет грандиозных усилий мне удалось наполнить ваши пустые головы мудростью, каковая другим учебным заведениям даже и не снилась. Как вам известно, я изобрел свой собственный способ промывать мозги. Благодаря этому я сумел привить вам, прибывшим в мою Академию головами садовыми, множество редких способностей и превратил юных неучей в молодых ученых. Заодно я укрепил вашу память с помощью малинового сока и веснушечной настойки. Так что хочу надеяться, что вы сумеете передать добытые знания грядущим поколениям и прославите мою Академию на весь белый свет. Отныне каждый из вас пойдет своей дорогой, а я… Я должен удалиться в страну, значащуюся на моей карте как Адакотурада. Если помните, несколько лет назад там застряли сказандские мореплаватели. Чувство долга велит мне разыскать их. Прощайте, дорогие мои! Па-рам-пам-пам! Па-рам-пам-пам!
С этими словами пан Клякса надул щеки и взмыл в воздух на фалдах собственного сюртука, как всегда делал, собираясь в путешествие. С минуту покружив над нашими головами, он пулей вылетел в открытое окно, взмыл в небо и отплыл в юго-восточном направлении. Его развевающаяся борода оставляла в небе светлую полоску, а поблескивающие на солнце очки посылали прощальные зайчики. Долго еще смотрели мы вслед нашему обожаемому профессору. Его силуэт становился все меньше и меньше и наконец совсем скрылся вдали.
Простившись с товарищами, я уложил тетрадки, парадные брючные лампасы, а также несколько загадочных мелочей, выигранных у пана Кляксы в «три бельчонка», и радостно помчался в дом на улице Корсара Палемона.
Однако квартира моих родителей была заперта.
Увидев меня, старый привратник Вероник подвергся приступу затяжной икоты. Когда-то его звали просто Франтишеком, но несколько лет назад он взял себе имя умершей жены Вероники. Он ее так любил, что хотел таким способом увековечить ее память в сердцах жильцов нашего дома.
Я все ждал, когда икота пройдет, но в конце концов не вытерпел и несколько раз ударил его узелком с книжками по спине. Вероник фыркнул, сделал пару приседаний и по-заговорщицки поведал:
– Пан Несогласка, то бишь ваш батюшка, нынешней весной превратился в скворца и упорхнул из дому. Даже крылом на прощание не взмахнул. Порхнул – и был таков! А ваша матушка надела шляпку с цветами, взяла под мышку пылесос и отправилась в лес наводить свои порядки. А случилось это из-за принесенной почтальоном посылки, потому что едва он оседлал свой велосипед и умчался, как пан Несогласка и вспорхнул.
Я знал, что Вероник и так-то был чудаком, а уж после смерти жены – и подавно, так что, не вдаваясь в дальнейшие выяснения, я взял у него ключ и вошел в квартиру. Там царил страшный беспорядок: повсюду валялись женские шляпки, ленточки и искусственные цветы. На кухне горой громоздилась грязная посуда, а в столовой с люстры свисали связки сушеных грибов, по большей части мухоморов. Под ногами хрустело канареечное семя. Кабинет отца был заставлен разнообразными птичьими чучелами. Они были повсюду – на письменном столе, на шкафах и этажерках. Пол сплошь покрывали перья, а в воздухе плавал разноцветный пух.
Еще в детстве я замечал сходство отца с птицей; теперь я мог определенно утверждать, что головы птичьих чучел удивительно напоминают его лицо. Когда же я занялся уборкой и выносил всю эту пернатую коллекцию на балкон, то зеленый попугай, на которого я случайно наступил, издал скрипучий звук, поразительно напомнивший голос моего любимого батюшки.
Я хлопотал по квартире до самого вечера, пытаясь привести ее в более или менее пристойный вид. Покончив с уборкой, я закрыл все комнаты, оставив себе лишь кабинет отца. Там я переставил мебель и вынес ненужные вещи, а заодно и книги, поскольку отец собирал исключительно одни лишь переплеты, при помощи бритвы удаляя из них страницы с текстом. Зато все оттиснутые на корешках названия он помнил наизусть. Содержание же он сочинял и записывал сам, по собственному вкусу, сразу же по окончании работы отправляя стопки исписанной бумаги в печь. Если же возникала надобность, он писал книжку заново, каждый раз переиначивая.
На шкаф я поставил чучело сокола, водрузив ему на клюв очки, чтобы он напоминал мне любимого батюшку. А еще я завел все часы и на каждых поставил разное время, попросту не желая во время работы отвлекаться только для того, чтобы узнать, который нынче час. И наконец, прикрепил на двери табличку с такими словами:
АДАМ НЕСОГЛАСКА
выпускник Академии Амброжи Кляксы
Доктор Звериной Филологии
Да-да, дорогие мои! День был хлопотливый, полный переживаниями и неожиданностями.
Когда одни из часов показывали полночь, и чучело кукушки, подражая голосу моего отца, прокуковала двенадцать раз, я улегся спать. Когда я был ребенком, отец, уложив меня и подоткнув мое одеяло, всегда куковал мне на сон грядущий. В ту ночь мне снился Вероник, летавший на крылатом пылесосе, но я не придал этому сну особого значения.