– Тогда постарайтесь больше не падать, – проворчал шотландец и пошел вперед.
Он знал дорогу как свои пять пальцев. Под ногами не было ни намека на тропинку, тем более такую, какая привела бы их к уютному лесному убежищу вроде того, в котором они отдыхали у ручья. И все-таки они вышли к воде. Сосновые иглы и дубовые листья лежали толстым ковром. Ветки так густо нависали над рекой, что не пропускали ни единого лучика лунного света. Только на темной поверхности искрились, словно светлячки, отблески ночного светила. Холм понижался к берегу и скрывал это место от посторонних глаз. Игрейния испытывала жажду и потому, отпустив поводья серой кобылы, омыла лицо в холодном потоке и вволю напилась.
Эрик напоил лошадей, стреножил их на краю поляны и только потом напился сам. Игрейния не обращала на него ни малейшего внимания, она подошла к дереву и буквально рухнула на землю. Не очень достойно. Но она страшно устала, и у нее ныло все тело. Она считала себя неплохой наездницей и привыкла преодолевать большие расстояния. Но не такие, как сегодня.
Такие – не приходилось никогда.
Эрик снял с седла мешок с провизией, которой снабдил их преподобный Падриг. Разломил хлеб и, не спуская глаз со своей пленницы, жадно начал есть.
– Хотите хлеба?
– Не имею ни малейшего желания делить хлеб с врагом.
– Понятно.
Он продолжал жевать, а Игрейния закрыла глаза и, привалившись к дереву, завернулась в серый плащ – тот самый, в котором она удрала из замка.
Она была голодна, и ей ужасно хотелось что-нибудь у него стащить. И еще Игрейния устала – даже сильнее, чем проголодалась, – и, видимо, поэтому задремала. Но внезапно очнулась, почувствовав на своей руке его пальцы.
– Проснитесь, миледи, мое дерево лучше вашего.
– Оставьте его себе, а меня – в покое! – взвилась Игрейния, почувствовав, что он тянет ее за ногу.
– У нас будет одно дерево на двоих.
Тут она поняла, что он накидывает ей на запястье веревку.
– Стойте! Что вы делаете!
Эрик заранее приготовил петлю, и теперь ее оставалось только затянуть. Другой конец веревки он, пользуясь зубами, завязал на своей руке.
– В этом нет никакой необходимости! – возмутилась она.
– А я в этом не уверен. Я целый день наблюдал за вашим лицом. Вы десятки раз собирались развернуть лошадь и скрыться в соседнем лесу. Но каждый раз передумывали, выжидая удобного момента. Я достаточно набегался по этой земле и не желаю по вашей милости продолжать в том же духе.
У Игрейнии глаза от злости превратились в узенькие щелки.
– Осторожнее! Вы не подозреваете, какие я могу причинить неприятности! Никакого терпения не хватит…
Она осеклась – шотландец потянул за веревку и привлек ее к себе.
– А если я вас ночью убью? Не боитесь? – прошипела она.
– Не боюсь. Вы на это не способны. Если бы хотели; убили бы раньше.
– Раньше я не представляла, какой вы страшный человек!
– Неправда: раньше я казался вам страшнее – вы ведь не знали, что я не сдержу обещания и не расправлюсь с вашими людьми, если… если Марго умрет.
– Мне теперь куда страшнее.
– С чего бы вдруг?
– Я совсем не уверена, что ваш распрекрасный король не надумает меня обезглавить.
– Он не казнит женщин только за то, что они дочери английских графов.
– Он ими пользуется, – горько произнесла Игрейния.
– Брюс хочет, чтобы ему вернули жену, дочь и сестер. Бодритесь. Не исключено, что вскоре вы окажетесь в лоне семьи и благодаря вам вернется к мужу другая женщина. – Свободной рукой он стянул с плеч накидку и раскинул ее на земле. – Вот ваше место.
– Я бы предпочла сосновые иглы.
– Неудивительно. Они такие же острые, как ваш язык.
Эрик улегся на плащ, оставив место для леди Лэнгли, вытянулся и закрыл глаза. А Игрейния несколько секунд сердито смотрела на него, потом откатилась, насколько позволяла веревка, и улеглась на траву и сосновые иголки. Шотландец оказался прав – толстая накидка была бы прекрасной постелью, а теперь иголки немилосердно кололись.
Она попыталась использовать вместо подушки собственную накидку. Получилось. И Игрейния с наслаждением опустила голову. Рядом с этим варваром она, конечно, не заснет, но отдохнуть все-таки надо.
Она лежала без сна. Ночь была такой темной, что не было разницы, лежать с открытыми или закрытыми глазами. Игрейния не шевелилась. И вдруг оказалось, что ее тюремщик способен видеть в темноте и смотрит на нее.
– Почему вы плакали вчера у костра? – тихо спросил он.
Игрейния ощетинилась.
– А вам какое дело?
– Просто раньше я никогда не видел, чтобы вы предавались отчаянию.
Она колебалась.
– Потому что Афтон умер. После его смерти я надеялась…
– На что?
– Не важно… Он умер, и все!
– Вы надеялись, что вынашиваете его ребенка? А теперь поняли, что ваши надежды не оправдались?
– Да, – пробормотала она.
– Извините. Мне очень жаль.
– Уж вам-то жаль! – горько упрекнула она.
Эрик несколько мгновений молчал, но наконец ответил:
– Неужели вы считаете, что я не способен сочувствовать вам? Если так, то у вас еще меньше здравого смысла, чем я думал.
Он говорил спокойно, но чувствовалось, что он волнуется, и Игрейния прикусила губу и тихо лежала в темноте. Все тело болело после дороги, но и в мозгах будто засела заноза. Ночь выдалась холодной, накидку она положила под голову и теперь боялась шелохнуться. И продолжала коченеть, пока сон не сжалился над ней.
На землю пришла ночь, будто накрыла ее черным крылом. Игрейнии снилось, что всю округу сковал холод и ее страна погребена под вечным ледником, который медленно, но неуклонно наползает на нее. Ей очень хотелось к солнцу. Оно было где-то недалеко, совсем недалеко, и Игрейния опрометью бежала к нему, чтобы найти прогалину, где живительные лучи пронзили и растопили лед.
Тепло было близко. Надо было только бежать не останавливаясь. С каждым шагом тепло приближалось к ней и, словно одеялом, обволакивало тело. Унялся ветер, отступил холод. Но несмотря на восхитительную ласку светила, Игрейния окунулась в совсем уж непроглядную тьму.
Когда она открыла глаза, стоял предрассветный сумрак.
И она почувствовала рядом с собой мужчину.
Почувствовала, потому что он обнимал ее.
И она с ужасом поняла, что это он был ее ночным светилом и теплом, к которому она так неудержимо стремилась.
Оказывается, Эрик вынул из-под головы накидку, которая до этого служила ему подушкой, и укутал Игрейнию. Его рука обвила ее плечи, тело согревало ее своим теплом.
Игрейния смотрела, как зарождается новый день, и старалась не расплакаться. Она лишь молча прикидывала, как бы отодвинуться хотя бы на дюйм.
– Проснулись? Тогда вставайте. Пора ехать. Игрейнии не пришлось отодвигаться. Нет, шотландец ее не оттолкнул – он сам отстранился, причем с таким видом, словно всю ночь согревал лягушку. А ей пришлось снова повернуться к нему лицом, потому что снова натянулась веревка. И он даже не взглянул на нее – развязал узлы и быстро вскочил на ноги.
– Вставайте! – повторил он и, поскольку Игрейния не торопилась, нагнулся, схватил ее за руку и рванул вверх. – Нам надо к вечеру добраться до Лэнгли.
– Сегодня? – не поверила она. – Но это невозможно! Я ехала из замка до деревни преподобного Падрига больше двух недель.
– Вы путешествовали с двумя стариками, мадам. А у нас хорошие лошади. На таких даже с вами можно сегодня же оказаться в Лэнгли.
«Даже с вами…»
Игрейния посмотрела на его широкую спину и ощутила в груди жаркий всплеск. В ней медленно закипало негодование.
– В самом деле поспешим. Уж лучше провести ночь в подвале, чем такую, как сегодня, рядом с вами.
Она обрадовалась, когда заметила, как напряглась его спина, и, подойдя к берегу умыться, пожалела, что у нее недостает мужества броситься прямо в одежде в бурлящий поток.
Но Игрейния не собиралась больше замерзать. Никогда. Во всяком случае – в его присутствии.