– Ты ведь хотел сына.
Когда-нибудь потом, не теперь; она ведь так красива: плоть от плоти его, его кровинка, такая хрупкая…
– Дети всегда такими появляются на свет, милорд, а она для младенчика не такая уж маленькая. Просто тебе так кажется.
– Она вырастет такой же высокой, как ты.
– И светловолосой, как мы оба, дорогой муженек.
– Ее глаза – голубое небо.
– Она будет красивой, – чуть-чуть нехотя согласилась Марго, потому что ее собственное очарование в большой степени основывалось на застенчивости, и она никогда не согласилась бы растить свою дочь гордячкой. – Но когда войдет в возраст, тебе станет казаться, что ее недостоин ни один мужчина.
– Никого не подпущу. Особенно таких… как я, – робко признался он: ведь эта женщина так долго и преданно его любила, прежде чем он сделал ее своей женой. Но после свадьбы он понял, что в мире бесконечных войн и кровопролития лишь она светоч жизни. Очень немногим мужчинам повезло обрести спутницу, которую бы они так жарко и страстно любили.
И вот теперь она стояла подле него и остужала его разгоряченный лоб. И все же… образ ее казался каким-то размытым. Эрик снова заподозрил, что ее уже не было на свете. И дочери – тоже. Он приоткрыл глаза. И окунулся во тьму. Пряди, которые щекотали его лицо, вовсе не светились отблеском солнца в ясный летний день, не золотились, будто хлеба на поле.
Черные. Над ним склонилась та самая темноволосая колдунья. Эрик попытался пошевелиться, оттолкнуть ее. Но не смог, только смотрел, а потом снова закрыл глаза. И мир вокруг вспыхнул, как во время лесного пожара. Он с трудом разлепил губы.
– Колдунья!
– Вы не должны меня отталкивать. Нужно, чтобы прохладная ткань постоянно лежала у вас на лбу.
– Черная… ведьма…
– Будете брыкаться – умрете!
Смерть не страшна, подумал Эрик. Он пойдет вслед за Марго, нагонит затухающий образ недавнего бреда, возьмет любимую за руку. И останется навсегда вместе с супругой и дочерью.
– Моя жена…
– Лежите смирно.
– Она умерла… я знаю…
Темноволосая змея не ответила. Да, Марго умерла.
Ему все-таки удалось схватить женщину, и пальцы сомкнулись на ее запястье.
– И жена, и дочь…
Игрейния выдернула руку, а у него не хватило сил ее удержать.
– Позвольте ему умереть, – прошептал кто-то рядом.
– Это не в нашей власти, – последовал язвительный ответ. – Чтобы умереть, никому не нужно нашего позволения. Мы все когда-нибудь расстанемся с жизнью, и только тогда станет ясно, кому из нас придется вечно гореть в аду.
– Это он виноват в том, что мы здесь умираем!
– Не верю. Шотландцы не просили брать их в плен и бросать в подземелье на унижение и казнь без суда.
– Вот оно! Вы сами произнесли это слово! Его необходимо казнить!
– Но только не по моему приговору.
– Спасая его, вы сильно рискуете – сам король приказал лишить его жизни.
– Повторяю, мы не вправе позволить никому умереть.
– Он не человек, он монстр. Сторонник вероломного предателя Брюса, который захватил корону, убив своих соперников. Он предназначен смерти, а живой – опасен. Вы теряете время. Если он не умрет, то убьет всех нас.
В следующую секунду говорившие исчезли.
Быть может, они все-таки согласились отдать его смерти? Но Эрик уже решил, что останется жить.
Всю следующую неделю больное и здоровое население замка – англичане, шотландцы, сохранившие верность Эдуарду и не признавшие коронации Брюса, и шотландцы-патриоты – трудилось на удивление дружно. Теперь они сражались с общим врагом, у которого был единственный лик – смерть.
Между Игрейнией и отцом Маккинли разгорелся бешеный спор по поводу тел жены и дочери главного шотландца. Марго скончалась через сутки после того, как заболел ее супруг, а на коже сломленной болезнью девочки уже виднелись следы разложения. Их следовало сжечь на одном из костров, которые ежедневно разводили у крепостной стены. Но Эрик крепился и не умирал, и они опасались его гнева, если он выживет.
Игрейния даже склонялась к мысли, что Дженни была права: английский король повелел казнить без суда всякого, кто хранил верность предателю Брюсу. Им даже не требовалось придумывать способа лишать его жизни, надо было только позволить ему умереть, и таким образом они бы освободились от опасного врага. Но когда болезнь охватила Лэнгли и люди короля поспешили удрать, Афтон приказал обращаться с пленниками по-христиански. Однако недуг распространялся словно пожар, и некоторых пришлось перевести в солярий. Смерть самого Афтона стала потрясающим ударом. Даже после того как его тело замуровали в склепе, Игрейния не хотела уезжать, но такова была воля мужа, которую тот произнес на смертном одре. Афтон надеялся, что в ней уже зреет его плод, и хотел, чтобы жена позаботилась о себе.