– Кому они так обрадовались? – озабоченно спросил консул.
Райдер чуть шевельнул колесико резкости и, узнав двух мужчин под зелеными тюрбанами, воскликнул:
– Будь я проклят, если это не Махди и его халиф Абдуллахи! – Голос Кортни прозвучал почти пренебрежительно, однако его насмешка никого не обманула.
– Та-а-ак, – протянул Бенбрук. – С этой бандой головорезов дорога на север для нас закрыта. – В устремленном на дочерей взгляде консула светилась тревога. – Боюсь, выбраться отсюда уже не удастся.
Райдер понял, что спорить бессмысленно. Собеседники молча взирали на тех, в чьих обагренных человеческой кровью руках находилась судьба Хартума со всеми его жителями.
Воздев к небу обнаженный меч, Осман Аталан на полном скаку приближался к неподвижно сидевшему в седле Махди. Посланец Аллаха со спокойным величием взирал на мчащегося в облаке пыли всадника. Халиф Абдуллахи на белом жеребце держался чуть позади пророка.
Когда копыта Хулумайи вросли в землю, за несколько шагов до верховых, Аталан грозно тряхнул клинком.
– Во имя Аллаха и его пророка!
Лезвие, без счета разившее врагов и свирепых животных, покачивалось в дюйме от лица Махди. Тот безмятежно улыбнулся; меж верхних резцов обозначилась черная щель – фалья.
Осман натянул поводья, заставив лошадь сделать круг, и умчался. За эмиром последовали его телохранители – паля в воздух из ружей. Ярдах в трехстах от пророка наездники перегруппировались, чтобы через мгновение вновь устремиться галопом к двум фигурам. За секунду до казавшегося неизбежным столкновения Аталан резко осадил кобылу.
– Нет Бога, кроме Аллаха! – вскричал он громовым голосом. – И Мухаммед – пророк его!
Всадники повторили свой маневр – раз, другой, третий. На пятом Мухаммед Ахмед поднял руку и негромко произнес:
– Господь милостив!
В то же мгновение Аталан соскочил с лошади, упал на колени и благоговейно поцеловал сандалию на ноге божественного посланца. Поступок этот означал, что теперь душа эмира полностью принадлежит высшему существу. Губы Махди растянулись в улыбке. От пророка исходил явственный аромат сандала и розового масла – этот запах называли «дыхание Махди».
– Рад, что ты решил привести своих аскеров и присоединиться к священной войне против турок. Поднимись же, Осман Аталан. Будь уверен, это зачтется. А сейчас мы вместе ступим в город Аллаха – Омдурман.
Скрестив ноги, божественный Махди сидел на плоской крыше своего дома, на низенькой кушетке, покрытой тканным из шелковых нитей ковром с раскиданными по нему подушками. От лучей солнца террасу защищал легкий навес, позволявший прохладному ветерку с реки обдувать крышу, откуда открывался великолепный вид на Нил и город Хартум. Над городскими постройками мрачно высилась уродливая громада форта Мукран.
Осман Аталан расположился напротив пророка, а возле кушетки на коленях стояла служанка с чашей воды, где плавали цветки олеандра. Разбрызгав вокруг себя несколько капель, Аталан произнес слова молитвы и скупым жестом отпустил невольницу. Тут же появилась вторая, поставив между мужчинами поднос с тремя серебряными кубками на высоких ножках – потиры эти аггагиры захватили в храме римской католической церкви в Эль-Обейде.
– Не хочешь ли утолить жажду, Осман? Ты проделал долгий путь, – низким голосом произнес Махди.
Эмир сдержанно улыбнулся:
– Благодарю за гостеприимство, но я вволю ел и пил на рассвете и теперь до захода солнца не приму больше пищи.
Пророк понимающе кивнул. Умеренность Аталана была ему хорошо известна. Махди особо ценил в людях преданность идеалам веры и чувства, заставляющие человека подавлять позывы своей плоти. В памяти его еще были слишком свежи воспоминания о времени, проведенном на острове Аббаса, хотя с той поры миновало уже три года. Подняв кубок, Махди сделал небольшой глоток. Разумеется, возлюбленный Аллахом не мог осквернить свои уста хотя бы каплей спиртного: освежающий напиток для него готовили из сока фиников и молотого имбиря.
Когда-то пророк был таким же стройным и мускулистым, как и сидевший напротив него воин. Но отшельничество давно закончилось. Теперь Махди стал духовным вождем нации, избранником Аллаха. Прежде он не признавал обуви и сознательно лишал себя мирских удовольствий. Всего годом ранее жители Судана с восхищением шептались, что Мухаммед Ахмед еще ни разу в жизни не испытал тех радостей, что дарит мужчине женское тело. Сейчас Махди никто не назвал бы девственником: его гарем состоял из сотен красавиц, добытых в результате многочисленных побед на поле брани. К нему первому приводили прекрасных пленниц. Эмиры и шейхи слали пророку в дар очаровательных в своей наивности девушек, и в силу высших политических соображений Мухаммед Ахмед никогда не оскорблял дарителей отказом. Количество жен и наложниц пророка перевалило за тысячу, но каждый день в гарем прибывали новые. Женщины завораживали, в их обществе Махди проводил почти все свободное время.