Джованни, чтобы брат его не превзошел, произвел ту же операцию на себе. Они были просто обязаны довериться мне, ибо я хорошая медсестра и умею обращаться с бинтами. Так что мне удалось с помощью бинтов, ухода и зашивания ран быстро вылечить их за очень короткое время. Разумеется, Липерата или Гвидо так ничего и не узнали. А сейчас — наиболее жуткая часть рассказа. Как Гвидо догадался обо всем этом, я так и не смогла понять. Есть одно лишь объяснение. Он очень ученый и любит зарываться в старые книги из библиотеки Андреа. Тот же самый пассаж мог попасться ему на глаза, и с помощью своей необыкновенной интуиции он моментально обо всем догадался. Он отправился к какому-то еврейскому врачу, этот коновал срезал с него кожу, и Гвидо принес ее братьям. Но операция была произведена очень скверно, мальчик он хрупкий, и все это возымело самые плачевные результаты. Он безнадежно болен, и мы не знаем, что делать. Отцу мы ничего сказать не можем. Также невозможно довериться и врачу. К счастью, отец не верит врачам, зато верит нам. Очень хорошо, что мы все трое разбираемся в медицине: думаю, сейчас все понемногу выправляется. Вчера он почувствовал себя лучше и попросил переложить его из постели на диван в длинной комнате. Он попросил, чтобы его положили в виду боярышника, у открытого окна. Его это, кажется, приободрило. Он относительно оживился, особенно под дуновением ветерка, доносившего до него аромат красно-белых цветов. Мы с Джованни еще надеемся, Андреа — нет. Липерата, разумеется, вообще не понимает, что происходит. Отец тоже, совершено уйдя в заботы о Гвидо, которого он любит больше всех.
Любящая Вас
Анастасия.
P.S. Наконец-то хорошая новость! Виола д’аморе закончена. Отец сошел вниз и сыграл нам. О! что за божественный тон это был! Гвидо сначала расплакался, а после ему немного полегчало. Отец оставил скрипку мне, чтобы я играла Гвидо, когда ему угодно. Да, надежда есть, что бы ни говорил Андреа».
Через какое-то не очень длительное время я получила от Анастасии другое письмо, глубоко траурное:
«Худшее произошло. В прошлую пятницу, после того, как в течение нескольких дней он чувствовал себя хорошо, Гвидо совсем было пришел в себя (в горе приходят на ум разные банальности; на мне было то же самое голубое платье, которое я надевала в день нашей с Вами встречи). В оконное стекло хлестал дождь, и ветер срывал цветы с боярышника, устилавшие землю, словно красно-белый снег. Кажется, это вогнало Гвидо в уныние. Он упросил меня спеть ему и сыграть на виоле д’аморе. «У нее такой сладкий тон», — сказал он с нежной, печальной улыбкой. — «Я немножко устал, хотя сейчас боли не чувствую. Мне уже не увидеть, как цветет боярышник».
Я запела старую этрусскую балладу — одну из тех песен, что еще можно услышать в сельских районах Тосканы, очень простой, грустный мотив, подыгрывая себе на виоле д’аморе. Во всяком случае, это его успокоит, думала я. Так оно и было. Гвидо откинул голову и закрыл глаза. Постепенно дождь прекратился, ветер затих. Гвидо взглянул вверх. «Так-то лучше, — произнес он. — Я боялся ветра и дождя; а ты остановила их своей виолой. Смотри! Опять светит луна». Это была полная луна, сияющая сквозь ветви боярышника, которые отбрасывали на окно странные тени, а один луч падал прямиком на бледное лицо Гвидо. «Пой дальше», — попросил он слабо. И я запела, подыгрывая себе на скрипке. Страшное предчувствие овладело мной. Я отважилась не прекращать игру. Словно некая тень просочилась через порог, подползла к постели и склонилась над ним. И вдруг все струны виолы д’аморе лопнули! Странный вой исшел из деки. Я бросила скрипку и взглянула! И увидела, что слишком поздно.
Отец разбил виолу д’аморе и бросил обломки в огонь. Его тихие терзания невозможно описать. Я не в силах ничего больше поведать».
Когда я вновь оказалась во Фрейбурге, моим первым побуждением было пойти повидаться со старыми друзьями. Синьор да Риполи сильно постарел. Он все еще играет в соборе. Знал ли он о том, что произошло? В любом случае, он больше не предпринимал попыток смастерить виолу д’аморе; и о ней в его присутствии нельзя заговаривать.
Джованни и Липерата вернулись в Италию, где открыли мастерскую. Ходят слухи, что Липерата скоро выйдет замуж. Но Анастасия остается с отцом. Не думаю, что когда-нибудь она сочетается браком. Андреа пал жертвой постоянной депрессии. Он обитает в одинокой башне. Именно по его настоянию на могиле Гвидо начертаны следующие слова:
La musica e l’amor che muove il
sole e l’altre stelle.[8]