– Да за милую душу, доктор. Сигаретки не найдется?
– Держи.
Равич взял мазок, проверил на реактив.
– Знаете, чего я никак не пойму? – спросила Леони, не спуская с Равича глаз.
– Чего?
– Как это у вас после таких дел все еще не пропала охота спать с женщинами?
– Я и сам не пойму. Так, ты в порядке. Кто там следующий?
– Марта.
Вошла Марта – бледная, худенькая блондинка. Личико с полотен Боттичелли и ангельские уста, всегда готовые усладить ваш слух отборным матом из подворотен улицы Блонделя.
– Со мной все хорошо, доктор.
– Вот и прекрасно. Сейчас посмотрим.
– Но со мной правда все хорошо.
– Тем лучше.
Тут в комнату вошла Роланда. Глянула на Марту. Та сразу замолкла. Только тревожно посматривала на Равича. Тот обследовал ее с особой тщательностью.
– Да чистенькая я, доктор. Вы же знаете, я всегда остерегаюсь.
Равич не отвечал. Девица продолжала болтать, время от времени испуганно замолкая. Равич взял мазок и теперь его рассматривал.
– Ты больна, Марта, – изрек он наконец.
– Что? – Девица вскочила как ужаленная. – Быть не может!
– Еще как может.
С секунду она смотрела на него молча. И тут ее прорвало:
– Ну, сучий потрох! Кобель паскудный! Я сразу ему не поверила, хмырю болотному! А он заладил: я же студент, медик, уж я-то разбираюсь, ничего не будет, вот козел!
– Ты сама-то почему не береглась?
– Да береглась я, только уж больно наскоро все случилось, а он говорит, мол, я студент…
Равич кивнул. Старая песня: студент-медик, подцепил триппер, решил лечиться сам. Через две недели посчитал себя здоровым, анализы сдавать не стал.
– Это надолго, доктор?
– Месяца полтора. – Равич прекрасно знал: на самом деле дольше.
– Полтора месяца?! – Полтора месяца без заработка. А если еще и в больницу? – Мне что, в больницу теперь?
– Там видно будет. Может, потом будем на дому тебя лечить. Только если ты обещаешь…
– Обещаю! Все, что угодно, обещаю! Только не в больницу.
– Сначала обязательно в больницу. Иначе нельзя.
Марта смотрела на него с отчаянием. Больницы все проститутки боялись как огня. Порядки там очень строгие. Но другого выхода нет. Оставь такую лечиться дома, и уже через день-другой, невзирая на все клятвы, она выйдет на заработки и начнет разносить заразу…
– Мадам заплатит за больницу, – сказал Равич.
– А сама я? Сама? Полтора месяца без заработка! А я только что воротник из чернобурки купила в рассрочку! Пропущу платеж, и всему хана!
Она заплакала.
– Пойдем, Марта, – сказала Роланда.
– И обратно вы меня не возьмете! Я знаю! – Марта всхлипывала все громче. – Вы меня не возьмете потом! Никогда никого не берете! Значит, мне одна дорога – на улицу… И все из-за кобеля этого шелудивого…
– Тебя возьмем. На тебя был хороший спрос. Клиентам ты нравилась.
– Правда? – Марта недоверчиво подняла глаза.
– Конечно. А теперь пошли.
Марта вышла вместе с Роландой. Равич смотрел ей вслед. Черта с два ее обратно возьмут. Мадам в таких делах рисковать не любит. Так что в лучшем случае Марту ждут теперь дешевые притоны на улице Блонделя. Потом просто улица. Потом кокаин, больница, место продавщицы в табачном или цветочном киоске. Или, если повезет, какой-нибудь сутенер, который будет ее поколачивать, вволю попользуется, а уж потом вышвырнет.
Столовая гостиницы «Интернасьональ» располагалась в полуподвале. Поэтому постояльцы без обиняков называли ее «катакомбой». Летом, правда, скудные лучи света еще как-то пробивались сюда сквозь толстые матовые стекла под потолком – эти окна-щели выходили во двор; зимой же электричество не выключали даже днем. Помещение служило одновременно курительной, канцелярией, гостиной, залом собраний, а также убежищем для беспаспортных эмигрантов – когда являлась с проверкой полиция, они могли отсюда двором пробраться в гараж, а уж из гаража смыться на соседнюю улицу.
Равич сидел сейчас с Борисом Морозовым, швейцаром ночного клуба «Шехерезада», в том углу «катакомбы», который хозяйка гордо именовала пальмовым садом, ибо здесь в майоликовой кадке на рахитичном столике доживала свой худосочный век одна чахлая пальма. Морозов вот уже пятнадцать лет жил в Париже. Беженец еще со времен Первой мировой, он был одним из немногих русских, кто не бахвалился службой в царской гвардии и не рассказывал небылицы о своем знатном происхождении.
Они играли в шахматы. В «катакомбе» в этот час было пусто, за исключением одного столика, за которым собралась шумная компания, там много пили и то и дело провозглашали тосты.
Морозов раздраженно оглянулся.
– Равич, ты можешь мне объяснить, по какому случаю здесь сегодня такой галдеж? Какого черта эти эмигранты не отправляются спать?