Он не слушал, что говорит Жоан Маду. Он это знает и больше не желает знать. Одиночество – вечный рефрен жизни. Обычная вещь, не лучше и не хуже, чем многое другое. Просто слишком много о нем разглагольствуют. На самом-то деле ты всегда один. Всегда и никогда. Откуда-то вдруг запела скрипка, одинокий голос в полумраке. Загородный ресторанчик, зеленые холмы вокруг Будапешта. Дурман цветущих каштанов. Ветер. И нахохлившимся совенком на плече, хлопая в сумраке желтыми плошками глаз, – сны, грезы. Ночь, которая все никак не наступит. Час, когда красивы все женщины. Распахнутые крылья вечера, мохнатые, кофейные, как крылья бражника.
Он поднял глаза.
– Спасибо, – тихо сказала Жоан.
– За что?
– За то, что дали мне выговориться и не слушали. Это правильно. То, что было мне нужно.
Равич кивнул. Он увидел, что ее рюмка снова пуста.
– Вот и отлично, – сказал он. – Оставляю вам бутылку.
Он встал. Эта комната. Женщина. И больше ничего. В лице только бледность и уже никакого света.
– Вы уже уходите? – спросила Жоан, тревожно озираясь, словно в комнате затаился кто-то еще.
– Вот адрес Морозова. Имя, фамилия, чтобы вы не перепутали и не забыли. Завтра вечером, в девять. – Равич записал в блокнот для рецептов. Оторвал листок и положил на чемодан.
Жоан Маду тоже встала и уже брала плащ и берет. Равич посмотрел на нее.
– Провожать меня не надо.
– А я и не провожаю. Просто не хочу тут оставаться. Не сейчас. Пойду еще пройдусь.
– Но тогда вам опять возвращаться. И снова входить в пустую комнату. Почему бы вам не остаться? Раз вы уже здесь?
– Скоро утро. Утром вернусь. Утром легче.
Равич подошел к окну. Дождь не прекращался. Его мокрые серые нити колыхались на ветру в золотистых нимбах уличных фонарей.
– Ладно вам, – сказал он. – Давайте еще по рюмочке, а после вы ляжете спать. Погода совсем не для прогулок.
Он взял бутылку. Внезапно Жоан оказалась совсем близко.
– Не бросай меня здесь! – выпалила она, и он даже ощутил ее дыхание. – Не бросай меня здесь, только сегодня не бросай; не знаю, что со мной, но только не сегодня! Завтра я соберусь с духом, а сегодня не могу; я раскисла и совсем расклеилась, у меня ни на что нет сил. Не надо было меня отсюда вытаскивать, пожалуйста, только не сегодня – не могу я сейчас одна остаться.
Равич аккуратно поставил бутылку и осторожно убрал ее руки со своего плеча.
– Детка, – сказал он, – рано или поздно всем нам приходится к этому привыкать. – Глазами он уже изучал шезлонг. – Я могу заночевать и здесь. Какой прок еще куда-то тащиться? Но мне обязательно нужно пару часов поспать. Утром в девять у меня операция. Однако поспать я смогу и здесь, ничуть не хуже, чем у себя. Ночное дежурство – мне не впервой. Это вас устроит?
Она кивнула. Она все еще стояла совсем близко.
– Но в полвосьмого мне надо уйти. Несусветная рань. Вас это не разбудит?
– Не страшно. Я встану и приготовлю вам завтрак, я все…
– Ничего вам делать не надо, – перебил ее Равич. – Позавтракаю в ближайшем кафе, как всякий честный работяга: кофе с ромом и круассаны. Остальное – когда в клинику приду. Недурственно будет попросить медсестру Эжени приготовить мне ванну. Хорошо, остаемся здесь. Две души, заблудшие в ноябрьской ночи. Вы занимаете кровать. Если хотите, могу спуститься к старичку портье, пока вы будете укладываться.
– Нет, – выдохнула Жоан.
– Да я не убегу. Нам все равно кое-что понадобится: подушки, одеяло и прочее.
– Я могу позвонить.
– Позвонить могу и я. Такие дела лучше доверять мужчине.
Портье явился быстро. Он нес вторую бутылку коньяка.
– Вы нас переоцениваете, – усмехнулся Равич. – Большое спасибо. Но мы, видите ли, всего лишь чахлое послевоенное поколение. Нам, наоборот, нужны одеяло, подушка, немного белья. Придется мне здесь заночевать. На улице вон как льет, да и холодно. А я только третьего дня на ноги встал после тяжелейшего воспаления легких. Можете все это устроить?
– Разумеется, сударь. Я уже и сам о чем-то таком подумывал…
– Вот и отлично. – Равич закурил. – Я выйду в коридор. Погляжу, какая там у дверей выставлена обувь. Это моя давняя страсть. Да не сбегу я, – добавил он, перехватив взгляд Жоан Маду. – Я вам не Иосиф Египетский. И пальто свое в беде не брошу.
Портье вернулся с вещами. При виде Равича, изучающего в коридоре обувь постояльцев, лицо его прояснилось.