Равик склонился над ним. Осмотрев лекарства на столике около кровати, он приступил к обследованию трупа. Никаких следов насилия. Он выпрямился.
— Как звали врача, который лечил его? — спросил он женщину. — Вам известно его имя?
— Нет.
Он посмотрел на женщину. Она была очень бледна.
— Присядьте-ка. Там, на стуле в углу. И не вставайте. Кельнер, вызывавший врача, здесь?
Он взглянул на людей, толпившихся в дверях. На их лицах было одно и то же смешанное выражение страха и алчности.
— Этот этаж обслуживает Франсуа, — сказала уборщица, выставившая половую щетку вперед, как копье.
— Где Франсуа?
Кельнер протиснулся вперед.
— Как звали врача, который приходил сюда?
— Боннэ. Шарль Боннэ.
— Вы знаете его телефон?
Кельнер полистал в записной книжке.
— Пасси, 2743.
— Так. — Равик заметил лицо хозяина, мелькнувшее в дверях. — Давайте-ка закроем дверь. Вам хочется, чтобы сюда сбежалась вся улица?
— Нет! Вон отсюда! Все вон! Чего вы тут не видели? Только транжирите время, а я вам деньги плати!
Хозяин выгнал служащих и закрыл дверь. Равик снял трубку телефона и, вызвав Вебера, быстро переговорил с ним. Затем набрал номер, сообщенный кельнером. Боннэ был у себя в приемной. Врач подтвердил все, что рассказала женщина.
— Он умер, — сказал Равик. — Вы не могли бы подъехать и выписать свидетельство о смерти?
— Он выгнал меня. Самым оскорбительным образом.
— Теперь он уже больше не оскорбит вас.
— Он не уплатил мне гонорара. Да еще вдобавок обозвал стяжателем и коновалом.
— Вы зашли бы за гонораром?
— Могу кого-нибудь прислать.
— Лучше зайдите сами. Иначе не видать вам ваших денег.
— Хорошо, — сказал Боннэ после некоторого колебания. — Но я ничего не подпишу, пока не получу все сполна. Мне причитается триста франков.
— Ладно. Триста франков. Вы их получите.
Равик повесил трубку.
— Сожалею, что вам пришлось все это выслушать, — сказал он женщине. — Но по-другому поступить было нельзя. Этот человек нам нужен.
Женщина уже рылась в сумке.
— Ничего, — ответила она. — Для меня это не ново. Вот деньги.
— Подождите. Сейчас он придет. Тогда и дадите.
— А сами вы не могли бы выписать свидетельство о смерти?
— Нет. Это может сделать только французский врач. Лучше всего тот, кто его лечил.
Когда Боннэ закрыл за собой дверь, в комнате внезапно сделалось тихо. Гораздо тише, чем бывает, когда уходит всего лишь один человек. Шум автомобилей на улице стал каким-то приглушенным, словно ударялся о стену плотного воздуха и с трудом просачивался сквозь нее. Кончилась суета прошедшего часа, и только теперь присутствие мертвеца стало ощутимым. Дешевый номер отеля наполнился его властным молчанием, и было не важно, что он одет в пижаму из блестящего красного шелка, точно клоун, выряженный в шутовской наряд. Мертвый, он здесь царил. Важно было другое — он не двигался. Все живое движется, а то, что движется, может быть сильным, изящным или смешным, ему недоступно лишь одно — отрешенное величие неподвижного и застывшего.
Смерть — в ней было подлинное величие, в ней человек достигал завершенности, да и то на короткое время.
— Вы были его женой?
— Нет. Почему вы спрашиваете?
— Закон. Наследство. Полиция выяснит, что принадлежит вам, что — ему. Ваше останется при вас. Его вещи будут конфискованы. Для родственников, если они объявятся. Были у него родные?
— Во Франции не было.
— Вы жили с ним?
Женщина ничего не ответила.
— Долго?
— Два года.
Равик осмотрелся.
— У вас нет чемоданов?
— Есть... они были здесь... вот там, у стены. Еще вчера вечером стояли.
— Ага, хозяин...
Равик открыл дверь. Уборщица со щеткой отскочила назад.
— Мамаша, — сказал он. — Для своих лет вы чересчур любопытны. Позовите хозяина.