— Я пью, — ответил Равик. — Говорите все, что хотите. Сейчас ночь. Никто вас не слышит. Я слушаю самого себя. Утром все позабудется.
Он откинулся на спинку шезлонга. Где-то шумел водопровод. Изредка пощелкивало в батарее отопления. В окно мягкими пальцами стучался дождь.
— Когда возвращаешься и гасишь свет... и темнота оглушает тебя, словно маска с хлороформом... Тогда снова включаешь свет и смотришь, смотришь в одну точку...
Я уже, конечно, пьян, подумал Равик. Сегодня почему-то раньше обычного. В чем дело? Полумрак? Или и то и другое? Но это уже не прежняя женщина — невзрачная и поблекшая. Она какая-то другая. Вдруг появились глаза. И лицо. Что-то на меня глядит... Должно быть, тени... Их озаряют сполохи нежного пламени в моей голове... Первые отблески хмеля.
Равик не слушал, что говорила Жоан Маду. Он все это знал и не хотел больше знать. Одиночество — извечный рефрен жизни. Оно не хуже и не лучше, чем многое другое. О нем лишь чересчур много говорят. Человек одинок всегда и никогда. Вдруг где-то в мглистой дымке зазвучала скрипка. Загородный ресторан на зеленых холмах Будапешта. Удушливый аромат каштанов. Вечер. И, — как юные совы, примостившиеся на плечах, — мечты с глазами, светлеющими в сумерках. Ночь, которая никак не может стать ночью. Час, когда все женщины красивы. Вечер, как огромная бабочка, распластал широкие коричневые крылья...
Он поднял глаза.
— Спасибо, — сказала Жоан.
— За что?
— За то, что вы дали выговориться, не слушая меня. Это было хорошо. Я в этом нуждалась.
Равик кивнул, он заметил, что ее рюмка снова пуста.
— Хорошо, — сказал он. — Я оставлю вам бутылку.
Он встал. Комната. Женщина. Больше ничего. Бледное лицо, в котором уже ничто не светилось.
— Вы хотите идти? — спросила Жоан. Она оглянулась, точно в комнате кто-то прятался.
— Вот адрес Морозова. И его имя, чтобы вы не забыли. Завтра вечером, в девять. — Равик записал все на бланке для рецепта, вырвал листок из блокнота и положил на чемодан.
Жоан встала и взяла плащ и берет. Равик посмотрел на нее.
— Можете меня не провожать.
— Я не собираюсь. Только не хочу оставаться здесь. Не сейчас. Поброжу еще немного.
— Все равно придется вернуться. И опять будет то же самое. Не лучше ли остаться? Ведь самое трудное осталось позади.
— Скоро утро. Когда я вернусь, уже будет утро, и жить станет проще.
Равик подошел к окну. Дождь лил не переставая. В желтом свете фонарей его мокрые серые нити извивались на ветру.
— Вот что, — сказал он. — Выпьем еще по рюмке, и ложитесь спать. Погода не для прогулок.
Он взял бутылку. Неожиданно Жоан вплотную придвинулась к нему.
— Не оставляй меня здесь, — быстро и горячо заговорила она, и он почувствовал ее дыхание. — Не оставляй меня здесь одну... Только не сегодня. Я не знаю, что со мной такое, но только не сегодня! Завтра наберусь мужества, но сегодня не могу... Я измучена, надломлена, разбита и теряю последние силы... Не надо было уводить меня отсюда сегодня, именно сегодня... Теперь я не вынесу одиночества...
Равик осторожно поставил бутылку на стол и высвободил свою руку.
— Дитя, — сказал он. — Рано или поздно все мы должны привыкнуть к этому. — Он посмотрел на шезлонг. — Могу прилечь и здесь. Нет смысла идти куда-то еще. Для сна осталось несколько часов. В девять утра у меня операция. Тут можно спать не хуже, чем дома. Мне не впервые нести ночную вахту. Понимаете меня?
Она кивнула, но не отодвинулась от него.
— В половине восьмого мне надо уйти. Чертовски рано. Еще разбужу вас.
— Не важно. Я встану и приготовлю вам завтрак...
— Ничего вы не будете для меня готовить. Позавтракаю в ближайшем кафе. Как простой скромный рабочий. Кофе с ромом и булочка. Остальное — по приходе в клинику. Хорошо бы попросить Эжени приготовить ванну... Ладно, останемся здесь. Две души, затерявшиеся в ноябре. Спите на кровати. Если хотите, я побуду у старика портье, пока вы уляжетесь.
— Не надо, — сказала Жоан.
— Я не сбегу. К тому же нам нужно еще кое-что — подушки, одеяло и прочее.
— Я могу позвонить.
— И я могу. — Равик потянулся к звонку. — Лучше, если это сделает мужчина.
Портье не заставил себя долго ждать. В руке у него была бутылка коньяку.
— Вы переоцениваете наши возможности, — сказал Равик. — Премного благодарен. Но мы — люди послевоенного поколения. Принесите одеяло, подушку и пару простынь. Я вынужден заночевать здесь. На улице слишком холодно, и дождю конца не видно. А я только позавчера встал с постели после крупозного воспаления легких. Можете все это сделать?