Робеспьер был доволен. Старый однокашник лил воду на его мельницу. Именно Клоотца наметил Неподкупный для ближайшего удара.
"Анахарсис" Клоотц стоял несколько особняком среди эбертистов. В прошлом немецкий барон, весьма состоятельный человек, он называл себя "космополитом", "оратором рода человеческого" и "личным врагом господа бога". В дехристианизаторском движении он сыграл одну из ведущих ролей.
Зная, что из-за Клоотца другие лидеры эбертизма в драку не полезут, и имея под руками материалы из второго номера газеты Демулена, Робеспьер решил не медлить.
22 фримера (12 декабря), выступая в клубе, он смешал с грязью "оратора рода человеческого". Он иронизировал над санкюлотизмом Клоотца, имевшего более ста тысяч годового дохода, порицал как антипатриотический выпад его стремление стать "гражданином мира" и, по существу, обвинял его в шпионаже.
Клоотц был немедленно исключен из Якобинского клуба. Вслед за тем его выбросили и из Конвента.
Между тем очистительный искус ждал самого редактора "Старого кордельера". 24 фримера (14 декабря) он предстал перед якобинцами. Его обвиняли в связях с подозрительными людьми и в сочувствии к жирондистам.
Камилл защищался слабо. Он не нашел убедительных аргументов и косвенно признал свою политическую неустойчивость.
Но мог ли Робеспьер, недавно спасший Дантона, вдруг выдать прежнего приятеля, а ныне союзника? Он взял Камилла под свое покровительство и защищал его с большим тактом и умением.
Да, он знает Демулена, знает очень хорошо. Впрочем, кто же его не знает? Демулен слаб, доверчив, часто мужествен и всегда республиканец. У него верный революционный инстинкт. Он любит свободу, и это главное. Что же касается ошибок, то они, конечно, есть, не заметить их нельзя. В будущем Камиллу нужно серьезно поостеречься. Ему следует опасаться своей неуравновешенности и поспешности в суждении о людях.
Слова Робеспьера, простые, задушевные, были встречены аплодисментами. Демулен остался членом клуба.
Радость Камилла была непродолжительной. Дантон быстро "разъяснил" ему смысл происшедшего.
Глупец! Неужели он не понимает, что выглядел у якобинцев настоящим идиотом? Робеспьер просто издевался над ним, давая волю своему скудному остроумию. Его сохранили из презрительной жалости, сначала как следует проучив...
Демулен взбеленился. Так вот оно что! Его осмеливаются корить, его хотят учить! Ну что ж, он им покажет, он знает, как ответить на глумление!..
В третьем номере Демулен дал подборку и перевод ряда отрывков из "Анналов" Тацита. Журналист, разумеется, делал это не из любви к истории. Каждая фраза, заимствованная из Тацита, содержала злобный намек на современность. Здесь фигурировали и "подозрительность тирана", и донос как средство к преуспеянию, и "суды, превращенные в бойни", и "лицемерное прославление правительства"...
Кому предназначался этот коварный удар? Только ли эбертистам? Нет. Демулен бил по Революционному трибуналу, по революционному правительству и его органам, по всему революционному строю. И какие бы оговорки он ни делал в конце статьи, он наносил кровоточащую рану прежде всего Неподкупному и его соратникам.
Робеспьер почувствовал силу удара, и горечь наполнила его сердце. Революционный режим осуждался одним из тех, кто некогда ратовал за его создание! Террор клеймит тот, кто некогда призывал народ превратить фонари в виселицы! Какая радость для аристократов, какая скорбь для истинных патриотов!..
Положение Робеспьера становилось все более затруднительным. Он протягивал руку вчерашним друзьям и попадал в объятия врагов. Чем более он склонялся к уступкам, желая мира и согласия, тем сильнее наглели "снисходительные".
Вылазка Камилла была лишь одной из составных частей комбинированного маневра, подготовленного Жоржем Дантоном.
Почти одновременно с выходом в свет третьего номера "Старого кордельера" группа умеренных во главе с Фабром начала громить в Конвенте и в клубе Комитет общественного спасения и его агентов. Обвиняя комитет в нерадивости, в том, что он не пресекал беспорядков, царивших якобы в Париже, и не обуздывал виновных в дезорганизации, дантонисты рассчитывали свалить робеспьеровское правительство и обновить состав комитета.
Конвент отказался утвердить их требования. Поплатились лишь некоторые эбертисты, в том числе Ронсен, командующий революционной армией, и Венсан, связанный с ним работник военного министерства. Эти лица были арестованы.
"Эбертистский натиск" явно сменялся "дантонистским".
Битвы в Конвенте и Якобинском клубе становились все более жестокими.
Горячий Колло д'Эрбуа громил Филиппо и Фабра, Филиппо нападал на комитет, Демулен честил Эбера и его подручных, Эбер требовал изгнания дантонистов из клуба.
Только двое оставались неизменно спокойными среди этой бури.
Они не произнесли ни одного бранного слова, не вмешивались ни в одну из схваток. Как опытные борцы, оценивали они поле боя и друг друга.
Это были Робеспьер и Дантон.
Неподкупный давно уже начал разгадывать игру своего соперника. Он заметил одно поразительное обстоятельство: Дантон не только не защищал своих, но иногда даже поддерживал их противников! Кроме того, дантонисты прилагали все силы, чтобы отделить его, Робеспьера, от большинства, поставить его в наиболее уязвимое положение.
А между тем, хотя они сейчас и одерживали видимость победы над эбертистами, уязвимыми оказывались все-таки они.
Допросы арестованных депутатов, бумаги, найденные в их портфелях, все это давало комитетам новые материалы, компрометирующие дантонистов. Так, в бумагах Делоне был найден оригинал подложного декрета о ликвидации Ост-Индской компании. Оказалось, что оригинал, подписанный Фабром, противоречил его устным выступлениям в Конвенте и содержал как раз все выгодные для мошенников поправки!
Робеспьер понял, что ловкий плут, одурачивший комитеты своим доносом, был еще более виновен, чем те, на кого он доносил. Понял он и другое. Несмотря на кажущуюся противоположность течений, несмотря на то, что дантонисты и эбертисты с одинаковым усердием поносили и оплевывали друг друга, между ними существовала незримая связь сближавшая обе фракции.
Этой связью служили подозрительные иностранцы.
Французская республика гостеприимно открывала двери всем угнетаемым и гонимым европейскими тиранами. Некоторые иностранцы, прославившиеся своей борьбой за свободу, даже были избраны в Конвент. Но наряду с подобными людьми во Францию проникло много иностранных дельцов и банкиров, а также всякого рода авантюристов, рядившихся в одежды крайнего санкюлотизма и патриотизма. Эти господа, заползая во все щели, стали преобладать в некоторых народных обществах, завязывали тесные отношения с депутатами Конвента, видными якобинцами и даже членами правительственных комитетов. Все они при этом продолжали выполнять роль шпионов в пользу тех враждебных Франции держав, которые якобы их изгнали. Не ограничиваясь шпионажем, многие из них оказались связанными с крупными диверсиями, такими, например, как пожары в Дуэ и Валансьене, в парусных мастерских Лориана и на патронных заводах Байонны.
Правительственные комитеты располагали секретными материалами, наводившими на мысль, что все эти "поборники свободы" вели интриги совместно с главными дантонистами и эбертистами, которые оказывали им покровительство, и стремились их выручить, как только те попадали в беду.
Это убедило Робеспьера, будто существует единый иностранный заговор, следы которого уводят в недра обеих оппозиционных фракций. Неподкупный решил, наконец, познакомить якобинцев с существом заговора, как он себе его представлял.
19 нивоза (8 января) 1794 года в клубе опять было жарко. Якобинцы читали вслух третий номер "Старого кордельера". Демулену вновь грозило исключение.
Но Робеспьер еще раз пришел на помощь своему бывшему другу.
- Бесполезно читать дальше, - заявил он. - Мнение о Камилле Демулене, должно быть, уже всеми составлено. Вы видите, что в его статьях самые революционные мысли переплетаются с самым гибельным соглашательством... Впрочем, во всем этом споре больше внимания обращалось на отдельных лиц, чем на интересы общества...