Если бы не Димкино замечание, я бы сейчас двигала в северно-западном направлении под стук колес, рисуя картинки нашей встречи одна другой радостнее. Вместо этого я куталась в плед, приканчивая энную по счету сигарету, а никакими радостными картинками даже не пахло, если и являлись картины, то все как на подбор — безрадостные. Потому что Димка прав, Стас никогда бы не уехал, будь он уверен в том, что я ему нужна. В отличие от моего мира, в его все предельно просто и ясно: коли ты любишь человека, значит, должен быть с ним; если при этом кому-то не поздоровится, что ж, тем для них хуже. Значит, лежа на больничной койке, он увидел всю маету и беспросветность наших отношений, в которых было очень много боли и мало радости, и решил, что вполне обойдется без всех этих драм. А мое появление в Питере будет незапланированным актом в затянувшейся пьесе, где все уже сказано и сыграно, в актерах куража нет и зрители скучают.
Я невесело рассмеялась, разглядывая двор в свете одинокого фонаря у соседнего подъезда, но тут накрапывающий до того холодный, как и положено глубокой осенью, дождь вдруг разошелся и погнал меня с балкона. Я легла на диван, зарылась лицом в подушку и вдоволь наревелась. Польза от этого была безусловная, впервые за долгое время я уснула и проспала как раз до того момента, когда нужно было приступать к своим обязанностям, заботясь о чистоте родного города.
Дождь хоть и кончился, но небо было затянуто тучами. Низкими, грязно-серого цвета, что настроения не прибавило. На смену боли явилось сонное равнодушие, которое легко было передать словами из известной сказки: «Что воля, что неволя — все равно».
Закончив работу, я решила навестить маму, выполнить дочерний долг, чтобы оставшееся время вдоволь предаваться тоске, лежа на родном диване. На маму скверная погода действовала всегда одинаково, ее критическое отношение к миру увеличивалось в геометрической прогрессии, она бодро помыкала несчастной сиделкой, находя в ней все новые недостатки, и разъясняла ее обязанности, начисто забыв о правах.
Мама милостиво меня поцеловала, а потом начала приглядываться, хмурясь и поджимая губы.
— Что с тобой происходит? — спросила она.
— Ничего, — ответила я. — Погода скверная. Хандрю.
— Тебе следует помириться со Славой.
— Мы не ругались.
— Да? Ты могла бы объяснить матери, почему вы расстались?
— Почему люди расстаются? — пожала я плечами. — Просто поняли, что не подходили друг другу. Если хочешь знать мое мнение, он достоин лучшей участи.
— Какая глупость, — хмыкнула она. — Храни свои дурацкие секреты, но я вижу: ты страдаешь.
Переубеждать маму себе дороже, оттого я пожала плечами и решила сменить тему.
— Звонила Агатка. Она уехала на пару дней.
— Куда?
— Понятия не имею. Оставила сообщение на автоответчике.
— Позвонить матери у нее, конечно, ума не хватило. Послал бог деток… Мне намекнули, у нее роман с Берсеньевым. Это что, правда?
— Вряд ли. Люди любят сплетничать.
Мама нахмурилась еще больше, а потом вздохнула.
— Вас кто-то сглазил. Это, конечно, глупые суеверия, но поневоле начнешь сомневаться… Одна была замужем четыре раза и каждый раз без всякого толка, другую никак не пристроишь… просто наказание.
— Нам и так хорошо, — вяло молвила я.
— Хорошо — это когда есть семья, муж и дети. А мне, видно, внуков не дождаться. — Она потерла виски и добавила: — Если Агатка в отъезде, на прием пойдешь ты.
— Мама… — запаниковала я.
— Что «мама»? Приятно проведешь время. Наденешь платье, почувствуешь себя женщиной. Не забудь заскочить в парикмахерскую, чтоб потом не говорили, будто моя дочь похожа на чучело.