Женщина сидела и следила за Гордием. Он это видел, когда вдруг отрывался от окна и вдруг взглядывал на нее. Он думал о хорошем. Он вспоминал, как жена младшего сына перед родами жила у них, как она обеспокоенно ждала писем от мужа, его, Гордия, сына. Он, уже бегущий к старости, тогда делал все, что мог делать и что не доделал в свое время, любя Нюшу, но по молодости и беспечности не понимая, что ей в таком положении нужно. «Кто ходит за ней, этой женщиной? — подумал он теперь. Ведь носить тяжести ей нельзя… Вызовусь помогать! — весело подумал. Стану носить!» Но тут же вспомнил, как врач предупреждал: «И не более двух килограммов! Не более!» Все мы умнеем слишком поздно, — подумал он. Когда надо заботиться — не умеем, а потом, понимая, не можем… Была бы Нюша, она бы пришла сюда и нашла бы помощников. Уговорила бы! Конечно же, к ней тут относятся — как к жене убийцы. Всем не докажешь. — Тоска навалилась на него, бессилие вновь овладело им. Тем более, что он уловил на себе какой-то ее беспокойный, уже ничего хорошего не ожидающий взгляд. Ну что он ей теперь скажет? Что нашел заявление ее мужа к Генеральному прокурору? С искаженными датами, с искаженной законностью? Но ничего не ясно. Вот обрадует! Скажет, что был у ее мужа, что муж ее чистил лопаты и ломы — шанцевый инструмент, а Сыч складывал их…
— Вы болели? — спросила после продолжительного молчания женщина.
Гордий никогда в жизни не врал: ни в детстве своим дружкам, ни в студенческие годы, не врал своей Нюше. Но сейчас ему неожиданно захотелось ее обнадежить. Почему болел? Просто сердечко, немного пристало, но теперь все нормально. Да и не стар я! — хотел закричать, тоже чтобы успокоить ее.
— Я хорошо знаю, что вы болели. Я несколько раз приходила к вам.
Он пристально поглядел на нее.
Он только теперь понял, чьи передачи иногда ел (не считая, конечно, передач Федора и его жены).
Думал — сотрудники.
Вот, оказывается, кто.
Ему стало очень стыдно. Не такие уж доходы у этой женщины, чтобы она раздиралась на два фронта — носила мужу и адвокату мужа. «Бывшего адвоката», — поправился сразу.
Ему вдруг захотелось перед ней открыть свою душу. Он многое в последнее время передумал. Ему захотелось сказать: мы все вместе виноваты, что ваш талантливый муж сидит безвинно. Мы все таких талантливых, но беззащитных, должны защищать! Если мы не можем защитить таких беззащитных, то тогда мы ничего не стоим со всеми своими высокими словами о законе и истине…
Но ему не хотелось ее обнадеживать. Собственно, как он мог ее обнадежить! Чем? Рассказать про Павлюка, Гузия? Но версия его лопнула!
Она встала, принесла чайную чашку, налила крепкой заварки.
— Ой простите! — И тихо улыбнулась. — Затянувшееся чаепитие… Я не спросила, как вы любите? Крепкий? Или пожиже?
У нее были большие карие глаза, чистые, с голубыми белками.
«Бедная, бедная ты женщина! Почему именно тебе, такой красивой, выпало подобное жестокое испытание?»
Он невольно погладил ее красивую руку, она ее не отдернула, застыла.
— Я не знаю, — сказала она тихо, — всякое действительно бывает при пересуде. И по-прежнему боюсь… Я по-прежнему очень боюсь.
— Боярский приходил вас уговаривать? Чтобы вы подняли вновь дело?
— Да. Но он очень горячится, говорит несвязно. У него нет оснований… У него идея-фикс… Некто скрипач, который учился с моим мужем. И якобы он из зависти к нему… Понимаете? И указал на него… Муж очень талантлив…
— Я это знаю.
— Вы как себя чувствуете? — неожиданно спросил — просто решил отвести разговор от серьезного.
— Я? — Женщина удивленно на него посмотрела. — Но от этого, — она немного подумала, — все равно никуда не денешься. Все об одном. Приходят дяди, тети… И все — об одном. И все мы боимся, что вдруг будет ему хуже… И до вашего прихода, то есть перед самой больницей, — тоже боялись. И боимся, признаться, теперь. Ничего ведь не изменилось! И потому ничем я вас порадовать не могу. Муж не станет активнее бороться за свою судьбу. Не обижайтесь. Зачем? Чтобы все обернулось опять против него?
Он встал, нахмурился.
— Нет, это все не так! — Возразил он резко, но увидев ее какое-то невольное осуждение, сдержал себя. — Я же не угомонюсь. И вы это знаете. Я буду искать пути…
— Наверное. Наверное, так и надо. Но вы простите нас. Слишком все впереди печально и страшно.
— Что я могу сделать для вас теперь?
— Ничего, право…
— Знаете что? — вдруг засуетился. — Я старик, понимаете. Мне много не надо. У меня три сына, все обеспечены. Не соизволите ли от меня принять…
— Вы хотите предложить мне денег?