Сейчас Гордий стоял у ворот и ждал, пока пригонят партию заключенных, в которой работал Дмитриевский. Вот партии пошли волна за волной, в каждой партии «шестерки» тарабанили бачки, в которых приносили пищу. В партии, где вышагивал Пианист, бачок тащил, конечно, он, второй бачок был за худым кадыкастым мужиком лет тридцати.
— Стой-й-й! — заорал бугор-бригадир у ворот.
Заключенные как раз поравнялись с Гордием. Кадыкастый, как только остановились, нагнулся перед адвокатом в шутливом поклоне, помахал кепкой, которую снял с узкой, как бы заостренной к верху головки и вежливо, уважительно сказал:
— Здравия желаю, гражданин защитничек.
Гордий поздоровался с ним, а затем поздоровался и со своим подопечным Музыкантом. Это был враз порыхлевший, среднего роста человек, широколобый и лицом серый, будто обсыпан дорожной пылью.
Загремели ворота, партия шагнула в тюремный двор. Гордий показал пропуск и тоже вошел во двор. Он стоял теперь рядом с теми, кто считал количество вошедших заключенных.
Партия потом шагнула к кладовой, и Гордий, терпеливо всегда дожидавшийся, пока Дмитриевского к нему отпустят, сегодня тоже стоял терпеливо: он уважал тюремные порядки: раз надо — так надо. Вскоре Гордий услышал голос бугра:
— Пианист!
— Я! — хрипловато ответил Дмитриевский.
— Почистить шанцевый инструмент!.. А тебе, Сыч…
— Опять мне! — заблеял кадыкастый — Гордий узнал его по голосу.
— Сыч, а тебе…
— Опять мне! Чего — мне? Чуть чего — Сыч, Сыч!
— А тебе, Сыч… Тебе этот шанцевый инструмент поставить на место!
— Ну так сразу бы и сказали!
— В прошлый раз, Сыч, ты поставил шанцевый инструмент не по номерам. Все перепутал. А каждый к своему шанцевому инструменту привык, ты понял?
— А чё я? Я старался…
— Вот еще раз так постараешься — поглядим! Мы из-за тебя потеряли времячко. А теперь, Сыч, время терять нельзя.
Гордий подошел к партии, бугор его знал давно. Он ухмыльнулся, увидев, как Сыч снял зачем-то кепочку, подкинул ее в воздух, ловко на лету поймал на колган и тут же скомандовал:
— Ну, Музыкант! Чё стоим-то? Вкалывай! А то будем до потьмы чухаться.
У Сыча заходил кадык, нахальные жестковатые зеленые глаза потемнели.
— Справишься, вижу, Сыч! — сказал, еще более ухмыляясь, бугор.
— Справлюсь, чё там! — крикнул Сыч.
— А ты, Пианист? — приостановился бугор.
— Постараюсь.
— Справиться надо, Пианист, — погрозил пальцем бугор, — работал ты сегодня отвратительно. Работать шанцевым инструментом ты, Пианист, не умеешь. Мы все умеем. Умеет даже Сыч. Он, правда, волынить тоже умеет.
— Ну чево? Сегодни я волынил, что ли? — Сыч осклабился.
— Сегодня меньше, но волынил.
— Так грыжа у меня!..
2
…Ночью, когда Гордий возвращался из Москвы, ему стало плохо. Схватило сердце, он задыхался, отыскивая в кармане пижамы валидол. Ему помогал молодой парень, похожий на этого Дмитриевского, парень упрашивал:
— Ну дедуля, поднатужся! Не давай ей… Это же, сколько хлопот будет!
Потом, когда Гордию полегчало, он раза три подходил ночью, заглядывал, как врач, в лицо Гордия и шептал:
— Слава Богу, кажется уж — хорошо дышит!
Отвратительное чувство… А вдруг бы и этого забрали и — к вышке?
— Парень, — тихо спросил Гордий, когда перед утром он опять подошел к нему, — у тебя отец с матерью есть?
— Есть, — как-то поспешно ответил парень.
— Ты от них едешь или к ним?
— Живем вместе. Сестра ерундит лишь… Дом хочет поделить… Еще не померли, а она уже делит. Боится, я захвачу.
— А ежели бы тебя посадили ни за что? — спросил Гордий.
— Как так — ни за что? Так не бывает…
— Бывает, — вздохнул Гордий. — Ты обходи их всех… И с сестрой не заводись… А то еще по горячке ударишь — и суд.
В своем учреждении ждал его «подарочек»: пенсион. Да, просился на пенсию. Было. И вот — удовлетворили.
— Вы что?! — закричал Гордий. — А Дмитриевский? Пока не закончу — не уйду!
— Можете, Иван Семенович, жаловаться. Над вами лишь посмеются…
— А причем тут — посмеются?
— Зациклились вы на Дмитриевском. Столько дел, столько дел!.. А вы Дмитриевский, Дмитриевский! Не попахивает ли это чем-то уж больно знакомым?
— Взяткой, что ли?! — задохнулся от возмущения Гордий.
— Как хотите, так и понимайте!.. Одно вам скажем… Теперь-то вы без всякого препятствия можете ездить к своему Дмитриевскому.
Вот тут смекнул Гордий: а ведь правда! По существующим законам выходило, что ныне ему не надо упрашивать начальство, чтобы ему разрешили посещать тюрьму, где сидит Дмитриевский. Он — пенсионер. Ему теперь можно…