Гордий отставил чашку.
Меломедов нагнулся, под теплым свитером было спрятано молодое, ловкое тело. Он и тогда, после суда, выглядел молодо, победно. Сегодня не скажешь, что он выглядит победно. Басманов тогда любовался, кажется, им. Все вышло удивительно быстро, Дмитриевский «раскололся», всем ясно, что убийца и не мог не расколоться. Тогда Басманов, правда, пожалел этого старого человека — адвоката Гордия. Он подхватил его под руку, одевая на голову шляпу, потому что шел крупный, какими-то хлопьями снег. Гордий обо всем на свете позабыл, шел с непокрытой головой…
Сколько же прошло с тех пор? Целая вечность. Молодые, затертые во льдах, в непогоде, остаются с молодыми, ловкими телами, а у стариков кружится голова. Ничего не поделаешь!
Но целая жизнь промчалась над головой и Меломедова. Он был преуспевающим следователем, жил в Москве, на Арбате, в новом доме. Теперь тихая комнатка, правда, с красивым камином. Он, наверное, поставил его собственноручно, молодые теперь все могут — по книжкам, где описывается, как поставить на даче летнюю кухню, как сделать прекрасный камин.
Горе Меломедова было большим. Гордий из короткого рассказа понял, почему этот молодой человек оказался тут. Вот так! Но он, зная, почему он тут, не удержался от вопроса, почему же именно он приехал сюда. И он спросил его об этом, теребя отставленную чашку. Он думал теперь об одном: в этой комнате находилась бы, Игорь, твоя любимая женщина, если бы ты… Тогда по-настоящему вел дело Дмитриевского. Какое дикое стечение обстоятельств! Неужели, неужели ты, Игорь, этого не понимаешь? Как же ты тогда живешь?
Когда Гордий задал Меломедову этот вопрос — вы приехали сюда добровольно? — тот через какое-то время ответил:
— Я ждал этого вопроса. Именно от вас. Мне не сладко. Если я вам скажу, что я приехал за Наташей Светличной, вы вскинете удивленно левой бровью. У вас такая привычка. Я… Впрочем, мне всего-то тоже ничего… А Наташеньке было двадцать пять. Разница не такая и существенная. Я еще не женился, а она не успела выйти замуж — училась. Я увидел Наташу у себя в Москве. Это было после ее защиты диплома. Я спешил, как всегда, по своим делам. Вы знаете, посадив Дмитриевского, я… так уже бывает… укрепился в мнении, что я что-то значу. Правда, правда!.. Все хорошо, когда нормально, сносно. Представьте, Дмитриевского могли расстрелять. Это так и не иначе. Вы это знаете не хуже меня. Все свалилось на этого парня, все было против него…
— Вы и сейчас так думаете?
— Нет, сейчас, когда потеряна Наташа… Зачем вы меня мучаете? Сейчас я часто думаю то, что думаете теперь, в эту минуту, вы… Товарищ Меломедов, если бы вы нашли тогда подлинного убийцу, Наташа… Ах, не надо!
— Наташа жила бы?
— Да, да, да!
— Почему вы так думаете?
— Да потому что… Что вы не знаете?
— Нет, не знаю.
— И не предполагаете?
— Предполагаю.
— Ах вот как! Тогда вы меня мучаете!
— Даже так?
— Именно так. Вы недобрый старик. Мстительный. Да, я уговаривал ее остаться в Москве. Но она была сильнее меня в своих намерениях. Она интеллигентка в шестом поколении. Она была уверена, что на Малой Тунгуске нужны такие же прекрасные преподаватели, как и в Москве. Даже больше нужны. Она сама попросилась ехать сюда. Она верила, что человек должен… Ах, должен, должен, должен! Жалко… Почему здешние дети не могут иметь таких преподавателей, как она? Я не мог ее разубедить. Поехал за ней. Плюнул на карьеру. Я тогда не думал о вас, о Дмитриевском…
— Басманов мне говорил, что за Наташей ухаживал директор леспромхоза, — зачем-то сказал Гордий.
— Леднев. Но он чист. Нет, нет, не Леднев. Вы и сами понимаете. Это те! Те, которых я обязан был искать, исследуя дело Дмитриевского…
— Как вы думаете, — жестко спросил Гордий, — Дмитриевский любит свою жену?
Меломедов резко встал, глаза его вспыхнули, он, однако, загасил в себе злобу.