Басманов болезненно сморщился:
— На Гузия у тебя надежды невелики. Нет его. Сволочь, покончил с собой. В камере. Не уберегли.
— Выговором отделался?
— Выговорякой. Строгим.
Удар был чувствительным. Он хотел потребовать нового допроса Гузия. Он знал, что Басманов, который наблюдал за делом Павлюка и Гузия, не так просто и отдаст его в руки нового правосудия. Чем же думали раньше? Если Павлюк точно сказал, что Гузий когда-то убил молодую женщину, шедшую из бани, изнасиловав ее перед этим, то почему же не было доведено это хотя бы до Гордия? Один город. Один суд. Дмитриевского приговаривают тоже вначале к расстрелу. Потом ему расстрел заменяют одиннадцатью годами… А Павлюк рассказывает, что Гузий изнасиловал и убил еще одну девушку!
Он нащупал машинально в боковом кармане блокнот, нашел номер телефона Мирзояна. Долго гудок вызывал его. Но — молчание.
«А этот лопух сидит и терпит», — проскрипел Гордий зубами, повесив трубку.
Усталость брала свое. «Надо поесть», — подумал он, вспомнил, однако, что ел у Басмановых. Но обиженно насупился: лучше бы я не ел у тебя! В какой-то степени он винил во всем теперь и Басманова. Что так получилось с Дмитриевским.
Расположился в столовой. За столиком, где сидел мужчина лет сорока. Он взглянул на него. Мимоходом этак. Но мужик сказал:
— Давай помоги… — кивнул на бутылку. — И приглядись!
— Волков?!
— Именно! Я самый и есть… Может, по этому случаю, а?
— Не надо, Волков. Неужели и так плохо? Свидились, видишь, на свободе.
— Да мне-то неплохо! Ты ведь меня тогда спас. Только ты и верил, что я не такой и сволочной.
— Вы тогда все брали на себя.
— Ты и догадался! Остальные… Им что? Главное — признается. И все такое прочее. Чего еще, мол? Лишнее все! Заседать, голосовать! А ты… Ты самый для меня дорогой человек был и есть. Я тебе ни рубля не дал…
Гордий сморщился:
— Ну зачем? Неужели вы думаете, что от этого… многое зависит?
— Именно от этого! Не будь ты наивняком!
— Но вы же для меня… Ну были тогда человеком! Ведь защита…
— Это, может, один раз и было. Везде же по-другому. Везде — взятки!
— Неверно! — воскликнул Гордий. — Неверно! Я знаю сотни моих товарищей… Только — истина! Поверьте, большинство честные.
— Святые вы тогда. И это так, отец! Но что это для нас главное можешь не сомневаться. Я по тебе потом и жизнь примерял. Я всем — а прежде себе! — говорил: врете, самое главное правда! Таков он, человек наш. Он терпит, мучит себя, а правда для него — все. Я там таких знатоков видел, тоже есть чистые. Они мне то же самое. И хорошо, что я тебя опять встретил. Ты еще работаешь?
— Да. Потихоньку.
— И работай. Не уступай! Я что хочу сказать… Про этих, иных молодых! Их жареный петух в одно место не клевал. Все далось легко. Не знают, как плохо устроен человек в своем нутре. Им кажется, что только скажи и все должно быть по ихнему. Э-э, не так это! Сложно! Порой-то вообще — непонятно. Я вот теперь слесарь. Скажу, высокого разряда. А рядом со мной живет гражданин, в утильсырье копается. Иногда на рыбалку берет меня. Я ем там колбаску за двадцать копеек, а он — за девяносто, а то и рубль. Хата у него — дворец. А моя половина — маляр высокого разряда, себе — некогда, а ему — художественно… По правде это? В последний раз говорит мне этот хмырь: «Давай ко мне!» Сколько, говорю, дашь? Ну поначалу, отвечает, — пару червонцев в день.
— Я всю жизнь больше двухсот не имел. И — жил.
— А моя сеструха бы не согласна была. Она, сеструха, говорит: «Дурак!» То есть, она хочет этим сказать, что все мы жили и живем — не так!.. Не знаю, сеструха — одна, жинка — другая. Живут с моей жинкой — как кошка с собакой… А я — боюсь! Боюсь… Новой этой жизни — боюсь… Я боюсь не рэкитиров там разных. Я боюсь, что сперва дадут, а потом за всякую ерунду сажать станут. Я видел таких там тоже… С мозгой человек, шурупит — не так шагнул и они его — трах по кумполу! И — садят, садят! Не высовывайся! Еще не ясно — кто из них кого… Думаю, чтобы засветились миллионы… Для этого все у нас и открывают. Но у нас нельзя жить так, как там, в Америке или у немцев. У нас народ хороший, а эти все… ну ворюги, хапуги… Они — жестокие! Они — смерть на смерть!
Гордий только теперь заметил, что Волков на хорошем подпитьи.
— Не веришь? Я что там увидел… Я сказал этому, из утильсырья… Слушай, сказал, ты бы там «шестерочкой» бегал… Ты толстенький! Лапу бы лизал — как попу лижут!.. Да там… там, отец, — разнузданность… Старик один сидел, за убийство жены… Он верующий… Он сказал, что это и есть ад… Да как же с такими, ежели они придут… а они придут, ибо у них гроши… Как же с такими мы жить будем? Вы-то… Ну эти подонки, которые кровь пили из народа… Эти полиглоты… Они хоть играли в честных, хотя дерьмом вонючим были… А эти!..