Волков упал головой на стол и заскрипел зубами.
— Эти, отец, перегрызут нам глотки… Всем! И полиглотам, и малярам, и слесарям… Себя мне не жалко! Мне мою половину жалко… Она вторая была после тебя, которая поверила… Певунья, таких поискать! Заставят, ежели попадется… Нет, нет! Нет!.. Что вы наделали! Что вы наделали!..
Пошатываясь от усталости, брел Гордий по своей темной рабочей улочке. Боже, боже! До чего мы всех довели! И этого, и того… И подвели Дмитриевского, и подвели Свету Иваненко… Мы врали, выкручивались… Но сразу успокаивались. Лишь бы вранье было солидным. Все чтобы — в ажуре. В ажуре — приговор. В ажуре — бумажечки. В ажуре — Дмитриевские. Плачет, а сидит. Не хочет никакого пересуда. Вдруг — вышка. В этом мерзостном мире «правопорядка» — вышка вырвется вдруг и навсегда…
…Первый раз на суде Дмитриевский сказал во всеуслышание:
— Я не виноват! Я не убивал и не насиловал…
И суд удалился на совещание. И громыхнуло!.. Статья такая-то, пункт такой-то!.. Приговорить к высшей мере наказания!
Но это ведь Гордий учил Дмитриевского сказать правду, только правду и ничего иного. И — расстрел!
Тогда сам же Гордий пошел на уступки. И он стал учить Дмитриевского врать. Скажи пока, что действительно знал Иваненко… Как учил тебя следователь! Чтобы временно оттянуть приговор! Скажи… Пойди на уступки! Им — на уступки… Они же, если говорить откровенно, озверели. Они же дважды тогда приговаривали к расстрелу тех троих! Они… Ну пусть персонально не они — другие, они же приговаривали. И что потом говорили? И сейчас приговорили — ползти на попятную?! Еще раз?!
Гордий уговорил их, он доказал им, и они пошли на попятную в третий раз. И в третий раз отменили вышку. Если бы нашелся аналитик, он бы им врезал, всем этим судьям, приговаривающим к вышке, а потом ползущим назад! Тогда, я спрошу вас, что же вы за судьи, господа судьи?! Что же вы за убийцы, если приговариваете к вышке, ставите к стене, а потом, оказывается, ползете назад?!
Гордий, рассуждая так, шел темной улочкой. Будьте вы прокляты, говорил он, — я связался с вами! Мне стыдно!
Но тут он вспомнил Дмитриевского, вспомнил… Нет, он вспомнил одну деталь. Деталь была — ничего себе! На предварительном следствии шла речь о версии Дмитриевского, которая касалась его свидания с Иваненко. Свидание он якобы назначил Иваненко на 22 часа. Иваненко, кстати, в тот день на свидание не собиралась. Она собралась в баню и даже приглашала мать, тетку и своих подруг Мамонову, Карьерскую и Зимковскую пойти вместе с ней.
В подтверждении возможности пребывания Светланы между 22 и 23 часами 30 минутами и в бане, и в саду имени Шевченко, где было назначено вроде свидание (он мыслил теперь языком юридическим, каким обычно писались протоколы, допросы, показания), суд ссылается в приговоре на то, что поездка трамваем до вокзала продолжалась 12 минут и что на возвращение из сада имени Шевченко ей также, выходит, требовалось 12 минут.
«Но при этом суд в своем расчете упустил время, которое надо было затратить на дорогу от Южного вокзала до места предполагаемого свидания в саду имени Шевченко…»
Эта догадка мелькнула не неожиданно. Она пришла к нему давно, он ее приберег до пересуда (после вышки), до той минуты, когда вдруг неожиданно для него, может, для следователя, может, и для судей, Дмитриевский заявил, что «ничего разбирать не надо, во всем я виноват, только я один…»
Не потому что Гордию нечего было делать именно теперь (а, собственно, пустой дом без Нюши, этакая тягучая безрассудная ночь), он, тысячу раз до этого проверив практически свою догадку, никому не говоря о ней, решил еще раз все проверить.
Тяжело было думать, что Гузий, этот подонок, «украл» у него самую крупную догадку. Истина умерла вместе с Гузием, может… Ладно! — вздохнул тяжело. — Надо дело делать! — Он еще раз горько посетовал на судьбу, выдавшую ему Дмитриевского. — Докажу, а он в последнюю минуту отговорится: «Я не хочу нового суда. Вдруг — вышка?» Неужели эти молодые люди так всему покорны? Неужели они до безрассудства деловы, расчетливы? Все взвешивают, по полочкам все выкладывают… И лучше десять лет колонии, чем вышка. Где, когда мы их упустили, этих расчетливобесхребетных людей? Ведь за истину их отцы, деды шли на эшафоты, сражались беспощадно, выиграли последнюю войну! Их не соблазняли посулы прохвостов, которые выстраивали версии, одну страшнее другой. Они бились за свое собственное достоинство, умирая говорили «да», если это «да» соответствовало истине. Ведь так даже страшно защищать! Человек прежде всего — собственный защитник! Первый для себя защитник. Его совесть, порядочность, его храбрость, его умение защищают его. Защищают прежде всего. Как же можно «уговориться»?! Как можно поддаться соблазну, попрать истину?!