Марте трудно было слушать эти откровения, с некоторых пор Дильс пугал ее. А он, видимо, все еще находился под впечатлением прежней симпатии Марты к нацистам. Слушая Дильса в этот вечер, Марта подумала, что его посещения не были пустым времяпрепровождением. Он, наверное, хотел на всякий случай через нее заручиться поддержкой американского посольства. О, сколько в нем было хитрости и коварства!
Знакомство с Дильсом постепенно довело Марту до грани истерии. Она стала бояться всякого откровенного разговора о порядках в Германии со своими немецкими друзьями или знакомыми из других посольств. Боялась говорить по телефону, боялась телефонного аппарата, подозревая, что в него вделан тайный микрофон, боялась самих стен…
У отца уже не было никаких оснований хотя бы в шутку называть ее «юной нацисткой»… Вспоминая Америку, Марта с невольной тревогой спрашивала себя: знает ли она свою родину достаточно хорошо и не постигнет ли ее разочарование, когда она взглянет на Америку более пристально и внимательно, уже не глазами наивной, взбалмошной девчонки?
Впоследствии Марта Додд стала, как известно, антифашистской писательницей и вынуждена была бежать из Америки. Но в те времена она была еще далека от литературы и от политики. Она просто жадно всматривалась в жизнь.
На заседании суда Марта бывала не раз еще до того, как должен был выступить Геринг. Билеты на процесс приносил ей все тот же Дильс и потом спрашивал о ее впечатлениях. Он говорил, что нацистское руководство и особенно Геринг недовольны мягкотелостью Бюнгера, его неспособностью «заткнуть рот» подсудимому. В конце концов Геринг решил поправить дела сам. Несколько дней назад, в первый раз увидев Димитрова, Марта была поражена правдой, которой дышали его слова. Она почувствовала, что этот человек по своему содержанию, своим качествам, по своей человеческой сути не сравним ни с Дильсом, ни с Герингом, которого она также знала, встречаясь с ним на официальных приемах. Димитров превосходил их умом, смелостью и внутренней силой.
Обо всем этом мне довелось прочесть в ее книге, и я как бы собственными глазами увидел, как она сидела в тот памятный день в первом ряду судебного зала, совсем недалеко от Димитрова, напряженно всматриваясь в его лицо…
XXIX
Едва начался допрос, все внимание Георгия вновь сосредоточилось на ходе судебного заседания. Он начал задавать вопросы министру-председателю спокойно, отточенными фразами, проникнутыми непоколебимой логикой. В памяти у него был весь процесс. Он знал слабые места судебного следствия и именно на них сосредоточивал внимание. Он видел, с какой настороженностью следил за ним Бюнгер. Председатель суда, в напряженной позе, упершись кулаками в край стола, готов был каждую секунду вскочить и прервать его. Георгий не хотел давать ему повода для репрессий: надо было помочь министру-председателю разговориться.
Первые же вопросы Димитрова заставили Геринга подтвердить, что правительственные сообщения о поджоге и сообщения его самого, Геринга, были в сущности бездоказательны, тенденциозны и дали следствию предвзятое направление. Геринг во всеуслышание объявил, что он гордится такой предвзятостью. Но тут же он понял, что его подтолкнули на опасный путь.
— Нужно сказать, — заметил Геринг, не умея сдержать досады и неприязни, но пытаясь сохранять видимость спокойствия, — что я до сих пор очень мало интересовался этим процессом, то есть читал не все отчеты. Я только иногда слышал, — он повернулся к Димитрову всей своей тучной фигурой с живостью, которую трудно было в нем предполагать, и Димитров увидел его лицо с обвисшими щеками и обрубленным подбородком, заливаемое буроватыми пятнами раздражения, — что вы — большой хитрец. Поэтому я предполагаю, что вопрос, который вы задали, давно ясен для вас.
Георгий усмехнулся про себя: трогательная догадливость и неуклюжая откровенность. Того и гляди, министр-председатель разразится бранью.
— Не исключило ли это ваше заявление, — безукоризненно вежливо и холодно спросил Димитров, — возможности, — он приостановился и подчеркнуто сказал: — возможности идти по другим следам в поисках подлинных поджигателей рейхстага?
Геринг, все более и более теряя самообладание, принялся говорить о том, что нельзя отождествлять его, министра, с уголовной полицией, дело которой обнаружить все следы.
— С моей точки зрения, — продолжал Геринг громко и отрывисто, точно выплевывая слова прямо в лицо Димитрову, — это было политическое преступление, и я был убежден, что преступников надо искать в вашей партии. — Лицо его стало багровым, глазки округлились, он поднял короткие руки со сжатыми кулаками и злобно закричал: — Ваша партия — это партия преступников, которую надо уничтожить!..