Георгий смотрел на них, не вмешиваясь. Он чувствовал, что этого не следует делать.
Помолчав, Люба спросила:
— Где она?
— Не знаю. Где-то там же, в Сибири… — Напряженность Ноя исчезла. — Роза хотела помочь мне бежать из Вологды, куда меня отправили вначале, — продолжал Буачидзе. — Приехала вслед за мной, — он обернулся к Георгию, — как и жена твоего брата. Передала мне с продуктами пилку. В тот же день пилку отобрали, меня избили, бросили в карцер, потом отправили в глубь Сибири. Розу арестовали и тоже сослали, но куда — неизвестно.
— Вы ничего не узнали после побега? — спросила Люба.
Ной отрицательно покачал головой.
— Я не мог задерживаться. Личные чувства не должны мешать выполнению долга.
— Вы считаете, что революционер не имеет права на личное счастье? — спросила Люба.
— Смотря на какое. Я признаю счастье, которое не противоречит чувству долга. — Ной посмотрел на Любу ясным, спокойным взглядом. В его глазах не было ни аскетической суровости, ни жертвенности. — Я знаю, если бы мы встретились в тот момент, она сама потребовала бы моего отъезда.
— Да, наверно, и я бы поступила так же, — задумчиво сказала Люба и вдруг с какою-то странной настойчивостью в голосе продолжала: — Если я когда-нибудь буду мешать Георгию выполнять его долг, я покину его первая.
Георгий нахмурился.
— Не понимаю, чем ты можешь мне помешать?
Люба ничего не ответила. Ной внимательно взглянул на нее:
— Я расстроил вас своими рассказами.
— Просто в наше время у каждого есть что-нибудь тяжелое на душе, — ответила Люба, и лицо ее стало отчужденным и замкнутым.
— Ну, пойдемте выше! — воскликнул Ной. — Так хорошо взбираться на гору.
Они поднялись с камней и зашагали дальше по тропе. Георгий вскоре почувствовал, что от движения, от усилий преодоления крутизны, и от ветра, и горячих солнечных лучей Любо опять стало хорошо. Он шел подле нее и думал о се странных словах…
Вечером, когда на обратном пути случайно выяснилось, что Ной родился в том же самом 1882 году, как и Георгий, и даже в тот же день — 18 июня, и оба занялись революционной деятельностью двадцатилетними, он развеселился и принялся шутливо убеждать Ноя, что у них одна судьба.
Но смутное беспокойство, овладевшее им во время того разговора на камнях под соснами и отодвинувшееся теперь куда-то в глубину души, все-таки не исчезало.
VII
Тревога за Любу не оставляла Георгия и в то время, когда через несколько дней он начал готовить речь. «Работать, работать», — подстегивал он себя ночью в затихшем доме, едва его охватывало беспокойство. И он вновь брался за перо, ловил утерянную нить мысли…
На собрании парламентской группы обсудили текст речи. Дед сказал, что за несколько дней до выступления Димитрова следует внести в Народное собрание три важных предложения. Они дополнят речь и подготовят разоблачение правительства. Благоев взял со стола листок, мелко дрожавший в его руке, и прочел: совместная оборона Балканских стран от внешней агрессии и создание балканской федерации; соглашение с правительствами нейтральных стран для воздействия на воюющие стороны; отмена военного положения.
Георгий подумал: вот бы порадовался Ной, услышав это. Ведь Дед сформулировал многое, о чем беседовали тогда весь вечер в кабинете Деда. Конечно, никто из буржуазных депутатов не согласится, и они разоблачат сами себя при голосовании.
Вскоре Дед выступил от имени парламентской группы «тесных». Предложения были отвергнуты. Пришла очередь действовать Георгию. Он появился в Народном собрании полный сил и внутренней психологической готовности сразиться с врагами. Здесь никто не прощал слабости или оплошности противной стороны.
В коридоре, у двери в зал, Георгий столкнулся с министром-председателем Радославовым, одетым в черный фрак, в крахмальном воротничке и манжетах. На Георгия пахнуло тонким запахом дорогих духов. Плечи фрака были засыпаны перхотью. Совсем недавно, каких-нибудь три месяца назад, Георгий с таким гневом обрушился на Радославова, произносившего речь в защиту военных кредитов, что старика на трибуне едва не хватил удар. Георгий поплатился за дерзость: его насильно вывели из зала.
— Хорошо ли ваше здоровье, господин министр-председатель? — поклонившись, осведомился Георгий.
Холеное лицо старика медленно заливалось нежно-розовой краской.
— Будь здоров и ты, Димитров, — сказал он.
— Вы как будто все еще сердитесь на меня, господин министр-председатель? — улыбаясь, сказал Георгий.
— Я ответил тебе так, как ты спросил меня. О, я тебя хорошо знаю, Димитров. Ты испортил мне много нервов, и сегодня, я чувствую, будет то же самое…