Лицо Дильса горело, и шрамы — он знал — выступали еще отчетливей, выдавая пережитое им унижение. «Вы видите, господа, — сказал он журналистам, — этот человек подобен зверю. Бессмысленно разговаривать с ним. Его можно только запереть в клетку». Молчание было ему ответом. У тюрьмы, садясь в машину, Дильс услышал за спиной чье-то замечание: «Мне он чертовски нравится. Они не сломят его и за тысячу лет…»
Прервав наконец свои размышления, Дильс отправился в имперское министерство иностранных дел. На совещание он прибыл с некоторым опозданием. Вошел в комнату своими крадущимися шагами и остановился у двери. Все уже были в сборе. Разговоры стихли, и взгляды — то холодные и непроницаемые, то настороженные — устремились на него. Он поклонился общим поклоном и бесшумно прошел к оставшемуся свободным креслу. Дильс оглядел собравшихся. Вместе с ним — девять человек. Председатель совещания государственный секретарь Пфунднер и по два представителя от имперского министерства внутренних дел, министерства иностранных дел и Имперского министерства юстиции. Криминальный советник Гелер, подчиненный Дильса, вел протокол.
Дильс терпеливо ждал, пока все эти господа доказывали друг другу, что Димитров должен быть отпущен на все четыре стороны за границы Германии и что есть подходящий для этого повод — официальное сообщение здешнего советского представителя: его правительство готово разрешить трем болгарам въезд в Россию.
Когда все уже было почти окончательно решено, Дильс попросил слова. Он сказал, что сделает официальное заявление по поручению господина премьер-министра Геринга. И затем в наступившей глухой тишине последовало и само заявление: господин премьер-министр не намерен выпускать на свободу политического преступника, который навсегда останется его врагом. «Определенные прусские круги» считают необходимым отправить Димитрова в концентрационный лагерь.
Государственный секретарь Пфунднер заявил, что выступление господина имперского советника Дильса вызывает целый ряд новых соображений…
Дильс сидел, как каменный, усмехаясь в душе: еще бы, господа чиновники, все эти соображения не могли прийти в ваши головы, прежде чем вам не напомнили о позиции господина премьер-министра.
Когда речь зашла о Торглере, господин государственный секретарь Пфунднер сразу же предоставил слово Дильсу.
— Господин премьер-министр, — сказал Дильс, оглядывая собравшихся холодным враждебным взглядом, — проявляет особый интерес к личности Торглера. На основании различных писем и заявлений Торглера можно предположить, что он отказался от своих прежних политических взглядов. По этой причине прусское правительство было бы готово взять на себя заботу о нем…
На другой день Дильс написал письма верховному руководству СА — господину начальнику штаба имперскому министру Рему, рейхсфюреру СС господину президенту полиции Гиммлеру и заместителю фюрера господину имперскому министру Гессу с просьбой высказаться в имперском кабинете министров за отправку Димитрова в прусский концентрационный лагерь и исполнить таким образом особое желание господина премьер-министра Геринга.
Но вскоре после этого стало известно, что Советское правительство по просьбе родственников приняло в советское гражданство Димитрова, Танева и Попова. Советское полпредство в Берлине потребовало освобождения троих болгар из-под стражи и предоставления им возможности выезда в СССР. К требованию Советского правительства присоединился могучий, все более нараставший голос антифашистов всего мира. Все это заставило самого рейхсканцлера Гитлера пойти против желаний Геринга и принять решение об изгнании Димитрова и его товарищей из Германии…
Дильс молча, с бесстрастным видом выслушал доклад криминального советника Гелера, которому было поручено доставить болгар к самолету, отправлявшемуся в Советский Союз, а у самого так и кипело все внутри. Недолюбливал Дильс этого бывшего социал-демократа, который к тому же прекрасно знал, сколько энергии потратил Дильс, чтобы засадить Димитрова в концлагерь.
Гелер с видом бесстрастного наблюдателя сообщил Дильсу о последнем разговоре у самолета. Гелер высказал Димитрову пожелание, чтобы он за границей был объективным. «Конечно, я буду объективным, — ответил Димитров. — Надеюсь возвратиться в Германию, но уже гостем германского советского правительства».