В следующее мгновение они столкнулись.
Лицо Любы стало мертвенно-серым, голова безвольно качнулась, и, выронив чемодан, она почти упала на его плечо.
— Георгий… — шептала она, дотрагиваясь лбом до его сильной шеи, — Георгий… Я думала — с тобой что-то случилось…
Она закинула ему руки на плечи и крепко обхватила его, точно боясь, что сейчас он вырвется и уйдет от нее. Георгий положил широкую ладонь на ее затылок и осторожно прижал к себе ее голову. Пальцы его перебирали мягкие пряди ее волос. Он приник к ее уху и, касаясь щекочущей бородой ее лица, негромко спросил:
— Надолго?
Люба оторвалась от него и ладонью плотно прикрыла его губы.
Георгий взял ее за плечи и отодвинул от себя. Вглядываясь в ее разгоряченное лицо, он сказал:
— Я сейчас должен уйти от тебя, моя Люба. Но что я могу поделать! — воскликнул он. — Ты опять останешься одна, и опять тебе будет плохо.
Она отрицательно покачала головой.
— Иди, Георгий, — сказала она.
— Я провожу тебя домой и донесу твой чемодан. На это у меня хватит времени, — добавил он хмуро и поднял чемодан.
— Не расстраивай себя, — сказала Люба. — Ты скоро поймешь, я говорю тебе правду…
— Ты почувствовала себя лучше? — спросил Георгий.
— Да, совсем хорошо! — воскликнула она и засмеялась. Но что-то в ее смехе было неестественным. Он вновь глянул на нее и нахмурился.
Когда они вошли во дворик, Георгий крикнул:
— Мама, где ты? Приехала Люба, ее надо накормить с дороги.
Мать вышла из флигелька в глубине дворика, в котором когда-то была шапочная мастерская ее покойного Димитра, поздоровалась с невесткой и заговорила так, будто с минуты на минуту ждала ее появления:
— Все уже давно готово, я поставлю еду на стол. Иди умойся с дороги, Люба.
И она неторопливо направилась к двери в нижние комнаты.
Люба окинула взглядом дворик и, глубоко вздохнув, пошла к лозе. Она опустилась на скамеечку под виноградной листвой и, закрыв глаза, подставила свое лицо пробившемуся между листьями солнечному лучу.
Вернувшись из гимназии, Еленка весь остаток дня не отходила от Любы. Она помогала ей мыть окна и полы в верхних комнатах, а когда Люба вышла отдохнуть во дворик, устроилась подле нее. Люба понимала чувства девочки, да и у нее самой становилось теплее на душе, когда она слушала рассказы о гимназии и о подругах. Люба не делала попыток приласкать девчушку, зная, что этим только обидит и оттолкнет ее. Она говорила с пей спокойно и серьезно, как говорила бы с близкой подругой.
К вечеру, когда Георгий уже вернулся, пришла Елена Кырклийская. Ее встретили смехом и шутками. Ничто, казалось, не напоминало о шторме, пронесшемся над этим домом. Елена не стала ни о чем спрашивать и не сказала о своей телеграмме, да никто и не говорил о ней. Девушка почувствовала себя хорошо и уютно в комнатке, стены которой были заставлены полками с книгами, а на полу лежали затертые, но чистенькие, выглядевшие совсем по-домашнему коврики…
Не судите строго, если я приведу еще несколько строк из записок Елены Кырклийской:
«Без ведома Димитрова я отправила Любе телеграмму, в которой сообщала, что ей надо немедленно вернуться. Я не объясняла причины. Через несколько дней Люба вернулась. Я пришла снова в их дом, нашла Любу и Димитрова радостными, смеющимися и веселыми»…
Люба принесла чашечки с кофе и, опустившись на свое место рядом с Георгием, со смехом сказала, что Георгий сегодня слишком часто вспоминал Елену. Он стал шутливо оправдываться. Елена ответила тоже шуткой. Весь вечер они непринужденно болтали, смех то и дело раздавался в комнате, и мать даже заглянула к ним, чтобы узнать, почему у них так шумно.
Вечером, когда Елена собралась уходить, Люба сказала:
— Я провожу тебя. Георгий останется, ему еще надо поработать.
Они медленно пошли по темной улице. Люба молчала, устав от болтовни и смеха или задумавшись о чем-то своем. Елена украдкой поглядывала на нее и, наконец, взяв под руку, сказала:
— Ты была такой веселой весь вечер…
— Больше не могу… — тихо сказала Люба. — Нет сил…
— Ты утомилась с дороги, иди спать, — сказала Елена, сжимая ее локоть и пытаясь остановить. — Я провожу тебя обратно к дому.
— Не надо. Мне приятно подышать ночной прохладой.
Они пошли дальше. Елена не решалась нарушить молчание, что-то в голосе Любы останавливало ее.