— Ты верно решила, мама. — Георгий ласково смотрел на мать. — Мы непременно должны это сделать. Ты всегда в трудные дни приходишь всем на помощь. Спасибо тебе.
— Но это я должна благодарить тебя, — сказала мать, пожимая плечами. — Без тебя я не могла бы пригласить их, у меня нет денег им на дорогу…
Днем Люба пришла в канцелярию синдикального союза. Георгий встретил ее без удивления, без вопросов, подвинул папку и попросил проверить итог собранных членских взносов. Сам он принялся за составление ответов на письма рабочих. Он не упрекал Любу в нарушении предписанного врачами режима. Мог ли покой в это тягостное для семьи время принести кому-нибудь успокоение?
В середине дня, по обыкновению, появилась Елена с двумя чашечками кофе.
— Я не стала кричать через двор, — сказала она, — зимой холодно открывать окна. Погрейтесь, прошу вас.
Пришел Кирков, и Елена сбегала за третьей чашечкой. Кирков не удивился, что застал Любу вместе с Георгием. А может быть, лишь сделал вид, что не удивился. Он бросил на стол портфель, шляпу и подошел к Георгию.
— Ты слышал, какие вести идут из России? — и пристально посмотрел на него через стекла пенсне.
Георгий был благодарен Киркову за то, что он не заговорил о смерти брата. Этот чуткий человек понимает — словами не утолить человеческого горя. Но он заговорил о России, и это все равно напомнило о брате. Георгий смотрел в спокойные глаза Киркова и видел, что он тоже это понимает.
— Ты имеешь в виду положение на русско-германском фронте? — помедлив, спросил Георгий.
— Послушай, Георгий, я только что был в редакции и читал последние известия. Девяносто тысяч петроградских рабочих в середине февраля вышли на улицы, жены солдат громят хлебные лавки. Большевики прямо пишут в своих листовках, что настало время открытой борьбы. Но ведь это начало революции в России, где царь загнал, кажется, всех ему неугодных в сибирскую тайгу, расстрелял и повесил. Не напрасны жертвы, Георгий!
— Да, человеческая жизнь не так коротка, как может показаться, и вечный бой делает ее бесконечной, — продолжил мысль друга Георгий.
XXI
С каждым днем из России поступали новые сообщения. Многие из них были противоречивы или неясны. Георгий вчитывался в газетные строчки, стремясь выделить из потока новостей о русской революции, внезапно обрушившейся на мир, те, которым следовало верить. Почти каждый день он встречался с Дедом, Мастером, с редактором газеты «Работнически вестник» Христо Кабакчиевым, членом ЦК партии Василом Коларовым и другими товарищами по партии, и они горячо и шумно обсуждали русские дела.
В начале весны сообщения из России стали более определенными: в Петрограде остановились фабрики и заводы, встал трамвай, улицы затоплены рабочими демонстрациями, появились красные знамена, идут схватки с полицией… 26 февраля на Невском проспекте по приказу царя против демонстрантов били с крыш пулеметы… 27-го восстали и присоединились к петроградским рабочим несколько полков. Армия и народ брали приступом полицейские участки, захватывали правительственные учреждения. Образован Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. По городу расклеены листовки: манифест Российской социал-демократической партии «Ко всем гражданам России» с призывом создать временное революционное правительство… Самодержавия в России больше нет.
Вместе с Благоевым Георгий подписал телеграмму Петроградскому Совету от имени Синдикального совета и парламентской группы «тесных» социалистов:
«Болгарский социалистический пролетариат с восторгом встречает героическую борьбу русского пролетариата за свободу, посылает ему свои самые горячие братские поздравления и желает полной победы революции…»
Георгий сжал в кулак лежавшую на телеграмме сильную руку. «Россия проснулась! В этом разум и сердце Николы».
Вскоре после этого ярким и совсем теплым апрельским утром Георгий вышел во дворик и увидел пламя молодых листьев на светлых ростках, брызнувших в стороны от почерневших и лохматых ветвей старой лозы у забора.
— Смотри! — громко, по-мальчишески воскликнул он, обращаясь к матери. — И в этом году старая лоза даст нам виноград…
Осенью 1965 года я часто приходил посмотреть на лозу у забора во дворике дома-музея. Ей было 77 лет — ведь она уже росла, когда в 1888 году рядом с ней закладывали фундамент дома. Деревянная решетка на четырех столбах, державшая некогда ветви лозы, давно сгнила и разрушилась. Лозу поддерживают теперь железные прутья на стальных трубах. Ушла в прошлое жизнь, кипевшая во дворике, а лоза все растет и растет. Осенью 1965 года, почти восьмидесяти лет от роду, лоза тоже принесла грозди синих ягод. Они были кисловаты, но все еще приятны на вкус и напоминали терпкое болгарское вино. Я вспомнил девочек — дочерей пилота, электрика, плотника, механика и художника, отдыхавших на скамейке подле виноградной лозы в тот день, когда мне довелось впервые прийти во дворик на Ополченской. Старая виноградная лоза — старая народная Болгария — с любопытством и одобрением, как мне казалось, смотрела на обновленный мир. Ведь это она дала жизнь молодому миру. А мы иной раз не умеем замечать того, что породило нас самих…