Когда он ушел, Параскева сказала:
— Разве его мать могла подумать, что он станет полицейским? — Поджав губы, она с горечью покачала головой. — Мать хотела, чтобы сын не делал зла. Другого она не могла желать, я по себе знаю…
Георгий сказал с раздражением:
— Кого ты захотела угощать, мама!
— Не сердись, Георгий, я подумала, что если я угощу полицейского, то и он будет лучше относиться к тебе.
Георгий подошел к матери. Маленькая, с острыми, сухонькими плечами, она ласково, снизу вверх смотрела в его потеплевшее, утерявшее напряжение лицо.
— Ты ничем не разжалобишь этих людей, мама. Она живо спросила:
— А ты видел, как потемнело его лицо, когда он сказал, что у него нет матери?
— Твое горе, мама, больше достойно уважения и сострадания.
— Я никогда не думаю о себе, сынок, — сказала мать. — Мне хорошо, когда хорошо вам, моим детям, и плохо, когда плохо вам… Ты сердишься на меня, а я только подумала, что, если я угощу этого человека, тебе будет лучше там…
— Мне никогда не может быть хорошо у них, — сказал, нахмурясь, Георгий. — Да к тому же ничего не зависит от него.
Не медля, Георгий выступил с решительным протестом в Народном собрании против нарушения военными следственными властями болгарской конституции. Он добился отмены ареста до начала судебного процесса…
Спустя много лет документы Военно-исторического музея Болгарии раскрыли тайну подготовки судебной расправы над Димитровым. В июне 1918 года штаб действующей армии направил в Перник офицера-разведчика. Он тщательно собрал сведения о революционной деятельности Димитрова и в подробном донесении сообщал, что Димитров в течение десяти лет систематически посещает Перник, занимается распространением социалистических идей. Доверие и преданность ему рабочих из года в год растет. С начала 1918 года на собраниях, устраиваемых Димитровым, обсуждается возможность революции в Болгарии по образцу русской.
Никто, кроме узкого круга лиц, не знал, что военный министр дал распоряжение военно-полевым судебным органам во что бы то ни стало осудить Димитрова и что в канцеляриях военного прокурора до начала процесса уже готовился суровый приговор…
XXIV
В ожидании суда Георгий составил и распространил нелегальную листовку о Советской России, по-прежнему громил врагов партии в Народном собрании и в общинском совете.
И Георгий и Люба хорошо понимали, что власти готовят расправу и каждый день приближал разлуку, может быть, на долгие месяцы, может быть, на годы. Они были особенно внимательны и нежны ДРУГ с другом в эти весенние и летние месяцы 1918 года.
Однажды вечером, возвращаясь домой из синдикального союза, Георгий и Люба остановились под густой тенью платана около своей скамейки. Они стояли почему-то поодаль друг от друга и долго молчали.
— Как ты останешься без меня? — наконец спросил Георгий, не приближаясь к ней, точно их уже разделила тюремная стена.
— Я буду жить так, чтобы ты чувствовал себя легче там, в тюрьме, — тихо ответила Люба.
— Тебе будет плохо…
— Я буду сильной, если и ты там останешься сильным. Никто не должен знать, что мы страдаем, и страдания наши не должны нас ослаблять.
— Они не дождутся от меня унижения! — Георгий взял Любу за руку, они медленно пошли по дорожке парка…
Летом военно-полевой суд, несмотря на энергичную защиту Димитрова, приговорил его за «подстрекательство военнослужащих к неподчинению начальству» к трем годам строгого тюремного заключения. Георгий подал апелляцию, Чрезвычайный военно-полевой суд рассмотрел ее и оставил в силе приговор первой инстанции. В тот же день военный министр Андрей Ляпчев с необыкновенной поспешностью утвердил решение суда, а через сутки, 29 августа, осужденный был водворен в одиночную камеру Центральной софийской тюрьмы. То, чего Георгий и Люба опасались, совершилось…
Как ни убеждала себя Люба, что ей следует оставаться мужественной и спокойной и не терять голову, отсутствие Георгия болью отозвалось в ее душе. Она без жалоб и слез продолжала выполнять обычные свои обязанности в доме, и ей казалось, что никто из домашних не видит ее страданий. Хоть одно это было хорошо: утешения для нее стали бы мукой.
Однажды вечером мать сказала Любе:
— В пятницу бывает базар. Хочу пойти купить продуктов для Георгия. Не знаю, хватит ли у нас денег? Время такое голодное, какого еще не было в Болгарии, продукты очень дороги…
Люба словно очнулась от тяжкого сна. Мать своим замечанием о деньгах добилась того, что не смогли бы сделать самые теплые слова утешения, — пробудила Любу к действию.