Деньги! Нужны деньги, чтобы помочь Георгию перенести еще одно испытание!.. Было время, когда Люба, работая в дорогом ателье Полицера в центре города, на улице Леге, получала так много денег, как никто в семье Димитровых не зарабатывал. Надо опять работать белошвейкой, чтобы Георгий в тюрьме не потерял здоровье.
На другой день после разговора с матерью Люба ушла искать заказы в богатых ателье и мастерских. Еленка и вернувшийся из деревни Тодорчо тоже ушли, видимо, к своим молодым друзьям из партийного клуба, и мать осталась совсем одна в затихшем доме.
Медленной, усталой походкой пошла она по дворику между раздавленными в пыли лилово-бурыми, похожими на засохшие пятна крови переспелыми ягодами шелковицы, падавшими с ветвей, но так и не взяла в руки веника, чтобы подмести у скамейки под деревом. И августовский зной, и раздавленные ягоды на засохшей земле, и засиневшие гроздья винограда, и остекленелые натеки красноватой смолы на персиковом дереве — все было издавна знакомым и родным ее сердцу. Но сейчас ничто не радовало мать.
Георгий… После того памятного для нее митинга, когда опа впервые услышала, как ее сын говорил с людьми, он особенно стал ей дорог. Да и для него тоже — она чувствовала, понимала всем своим материнским сердцем — этот митинг не прошел даром. Сын и мать стали еще ближе, роднее друг другу. И вот его отняли у нее, заключили в тюрьму.
Мать обошла дворик. Воспоминания населяли его голосами родных ей людей, их смехом или слезами. Она видела и слышала, как дети под новый год, пританцовывая, легонько ударяли взрослых палочкой по плечам, тонкими детскими голосами приговаривая поздравления — суровакали, и после получали в подарок мелкую монету. Она видела своего Димитра, склонившегося над овечьими шкурками в небольшой мастерской в глубине дворика, где он шил шапки… Лицо ее посветлело и облегчающие слезы радости воспоминаний, — радости, которой так богаты старые люди, — сбегали по ее лицу, и тонкие губы ее складывались в улыбку, чем-то напоминавшую сверкающую и лукавую улыбку ее молодости.
Мать обошла и весь дом. С тою же радостной улыбкой легкими шагами она переходила из комнаты в комнату. Только около своей прялки в полуподвальном этаже остановилась надолго, и улыбка сбежала
с ее сразу постаревшего лица. Давно неподвижно стоит прялка из пожелтевшего, отполированного прикосновениями рук дерева, ставшего похожим на старый воск. Давно уже нельзя достать шерсти.
Очнувшись от своих мыслей, мать оглянулась вокруг, кинула быстрый взгляд на ходики, мерно щелкавшие на стене, и заторопилась к очагу.
В середине дня кто-то постучал в ворота тремя сильными требовательными ударами. Что понадобилось людям в опустевшем доме? Мать, вытирая руки о тряпку, неторопливо зашаркала туфлями по дорожке к воротам. Она не стала спрашивать, кто пришел. Теперь, когда Георгий в тюрьме, некого оберегать от плохих людей, а самой ей не страшно, кто бы ни пришел: кому нужна старая женщина?
В калитку, поддерживая локтями упертых в бока рук мешки на плечах, один за другим вошли несколько человек в затертой рабочей одежде.
— Здравствуй, мать! — говорил каждый из них, проходя мимо и оборачивая к ней лоснящееся от пота, загрубевшее на солнце лицо с маковниками въевшейся в поры угольной пыли и с синими ободками вокруг глаз. Они прошли к сарайчику в глубине двора и сбросили на землю свою ношу.
Узнав в пришедших горняков Перника, мать сказала:
— Георгия здесь нет. Может быть, вы еще не знаете?..
К ней подошел жилистый, статный человек с угловатыми длинными руками, Иван, которого она знала давно.
— Мы знаем, мать, где Георгий, — сказал он. — Мы пришли к тебе, принесли угля на зиму. Никаких денег не надо, этот уголь добыт нашими руками. Пусть будет тепло в доме Димитрова.
Матери стало просто и хорошо с рабочими людьми.
— Присядьте, отдохните под лозой, — сказала она. — Сейчас приготовлю кофе, и мы выпьем по чашечке… Идите, идите, садитесь, — добавила она, заметив, с какой нерешительностью гости топчутся у своих мешков. — Георгий не отпустил бы вас, не угостив. И мне уж надоело быть одной в доме.
Гости, толпясь и сталкиваясь друг с другом, рассаживались на стульях и скамеечках под огрубевшей к осени виноградной листвой с проглядывающими кое-где темными, налитыми соком гроздьями. Шахтеры посматривали на виноград, такой же, какой зрел и в их деревенских садиках вокруг Перника, стирали с лиц широкими ладонями соленый пот и расправляли уставшие от тяжелой ноши плечи.
Вскоре пришла мать с двумя дымящимися джезве в руках и стала разливать кофе по чашечкам, стоявшим на низеньком круглом столике.