Она села среди своих гостей на скамеечке и, взяв в руки горячую чашечку и время от времени дуя на густой, с мелкими перламутровыми пузырьками пены кофе, заговорила:
— Иногда кофе предлагают из вежливости, иногда из хитрости. Для вас я варила кофе, как для своих сыновей. Мне хорошо сейчас не только потому, что вы принесли уголь. Вы принесли тепло в мое старое сердце, которое, наверно, никогда не разучится любить и страдать, как и сердце всякой матери…
XXV
Одиночка, в которую заключили Димитрова, была небольшой; на потолке, словно ребра, выпирали замазанные штукатуркой балки перекрытия. Окно было маленьким, с решеткой, но свет из него тугим снопом врывался в камеру, падая на потрескавшийся цементный пол.
Оставшись один, Георгий стал раздумывать о революции в России. Несмотря на все свалившиеся на его голову беды, в нем пробуждались новые силы души. Русская революция являла собой будущее Болгарии — можно ли не видеть, не понимать, не ждать этого будущего!
События русской революции беспрестанно владели его мыслями и прежде, до заключения в тюрьму. Много раз, занятый подготовкой очередного выступления в Народном собрании или же перед рабочими, он ловил себя на том, что мучительно ищет скрытый смысл этих событий. Теперь, в тюремной камере, оставшись наедине с самим собой, он мог спокойно все взвесить и попытаться определить, что же в русских событиях самое главное, самое важное для Болгарии, для партии.
Пожалуй, самой интересной особенностью русской революции было участие в ней земледельцев. Союз крестьян и пролетариев. Да… именно этого не хватало партии тесняков. Не в отсутствии ли союза рабочих и трудящихся деревни слабость революционного движения Болгарии? Земледельческий союз искони держался особняком, сторонился рабочего движения. Ну, а сейчас… Можно ли найти пути сближения с земледельцами? Неустрашимый противник монархии и войны, Александр Стамболийский, самый известный из лидеров Земледельческого союза, уже не один год находится в заключении. Может быть, сейчас в этой же самой тюрьме? Если это так, то возможно ли связаться с ним незаметно для тюремщиков? И как он примет попытку сближения? Сумел ли он, сидя в тюрьме, перебороть крепко засевшее в нем крестьянское недоверие к городской бедноте, у которой нет ни кола ни двора? Тюрьма ведь многому учит.
У Георгия была давняя и необыкновенная встреча со Стамболийским. Тогда он впервые и понял, как сложен этот мужицкий сын, ставший учителем, потом политиком, лидером крупнейшей в Болгарии политической партии. И все-таки оставшийся в душе крестьянином.
Однажды на заседании Народного собрания Александр Стамболийский поднялся со своего места и, вытянув вверх сильную руку с широкой ладонью, обратился к царю Фердинанду:
— Вы не можете говорить от имени народа, вы не имеете права представлять чужой вам народ, вы не знаете его нужд и забот… Вам не место в Болгарии! — выкрикнул он. — Народ сам должен решать свою судьбу!..
Сильный голос Стамболийского, его крепкая, громоздкая фигура с поднятой рукой произвела на всех неотразимое впечатление. В зале наступила настороженная тишина. Фердинанд, в прошлом мелкий немецкий князь Саксен-Кобург-Готский, избранный князем Болгарии, а затем провозгласивший себя ее царем, смешался; рука его, лежавшая на подлокотнике кресла, сжалась в сухонький, посиневший от напряжения кулачок.
В другой раз Георгий и Стамболийский вышли вместе из дома Народного собрания и, неторопливо пройдя через центр города, часа два провели в небольшом ресторане.
Стамболийский, грузно привалившись к столу, потягивал густое пиво и время от времени упирался в Георгия прямым, неуступчивым взглядом. Его свивавшиеся в кольца волосы были откинуты могучей гривой. Он был на три года старше Георгия, но оба они были полны сил и чем-то напоминали друг Друга.
— Силу и чистоту дает человеческой душе земля, — говорил убежденно Стамболийский. — На земле человек становится лучше. Стоит мне только надеть крестьянские потури, в которых так свободно себя чувствуешь, как уже легче на душе. Где еще, как не на земле, можно искать полную свободу духа и естественное человеческое счастье труда?
Георгий слушал собеседника, нагнув голову и исподлобья глядя на него.
— Мой отец и моя мать, — сказал он, — не могли получить счастья, хотя и честно трудились на земле всю свою молодость. Они пришли в город искать работы, чтобы не помереть с голоду.
Стамболийский подался к Георгию, и глаза его сощурились.