— Вот я перед вами, — крикнул он, и вновь оглядел затаившуюся пеструю толпу. — Я только что вышел из тюрьмы, но дух мой не сломлен!.. — От напряжения он задохнулся и хлебнул холодного воздуха. — И как я, так и все наши товарищи, выйдя из тюрьмы, отдадут себя пролетарскому делу… Смотрите, — крикнул он, простирая над толпой руку, — заря из России заливает своим блеском всю Европу. Она приходит и к нам. Мы повсюду чувствуем ее лучи!..
На мгновение взгляд Георгия остановился на первых рядах людей, стоявших совсем близко от него. На их лица словно ложился горячий отблеск той зари, о которой он говорил. За первыми рядами как бы поднималась живая человеческая стена. Там уже нельзя было разобрать выражения лиц или увидеть блеск глаз каждого человека в отдельности. Оттуда лишь донесся единый вздох, вдруг достигший силы урагана, и в его беспорядочных перекатах отчетливо нарастал единый все топивший звук: «А-а-а…»
— Ур-ра-а… — наконец ясно и отчетливо прокатилось над толпой.
Георгий стоял на столе и тыльной стороной руки вытирал взмокший от пота лоб, словно рабочий человек после тяжкого труда.
— Ур-ра-а-а!.. — катилось над площадью.
На вокзале, когда около Георгия осталось всего несколько провожавших его шахтеров, он был арестован. Его втолкнули в вагон подошедшего поезда.
На софийском вокзале поезд окружила толпа.
— Ди-мит-ров! Ди-мит-ров! — скандировали люди, выстроившиеся вдоль вагонов.
«Шахтеры успели каким-то образом предупредить софийских рабочих…» Эта мысль резким толчком вернула его к действию. Он вышел из вагона вслед за полицейским и крикнул:
— Да здравствуют софийские рабочие!
На площади перед вокзалом толпа сомкнулась вокруг полицейских, между которыми шел Димитров. На булыжной мостовой горело несколько костров, дым от них метался между деревьями сквера. У огня грелись солдаты союзных оккупационных французских и итальянских войск. Георгий увидел, как солдаты отходят от огня, смешиваются с толпой. Какой-то молодой французский солдат, пробившись через толпу, устремив взгляд на Димитрова, крикнул:
— Вив ла Совьет!
Ему с разных сторон ответили возгласы французов и болгар.
— Вив ля Совьет! Да живеят Съветите! Вив ла Совьет!
Полицейские уперлись в человеческую стену. Георгий отстранил плечом полицейского, шагнул в толпу. Перед ним расступились, и толпа поглотила его. Кто-то сильным, красивым голосом запел:
— Вста-вай, проклятьем заклейменный…
Вечером дома Люба сказала:
— Я не должна была отпускать тебя одного в Пер-ник. Не могу себе простить…
На профсоюзную конференцию в Кюстендил — небольшой городок среди гор, неподалеку от Перника, — они поехали вместе. Когда возвращались в Софию, за одну остановку до Перника в вагон вошел Иван.
— Послали предупредить, — сказал он. — В Перинке войска, шахтеры возбуждены. Вокзал оцеплен солдатами и осажден шахтерами с зажженными лампочками. Комендант бегает и тушит огни, а шахтеры опять зажигают. Наши люди случайно услышали разговор: солдаты будут стрелять по второму выстрелу коменданта. Мы подготовились, второго сигнала не будет. Но лучше, если ты поедешь следующим поездом, они могут стрелять в тебя.
Георгий, поглаживая усы около уголков губ, покосился на замолчавшего гонца.
— Не сердись, Георгий, — смущенно сказал
Иван, — может быть, мы и неправильно решили…
На станции Перник поезд остановился около оцепленного солдатами вокзала. На площади темнела сплошная масса людей с поднятыми в руках огоньками шахтерских лампочек. Шахтеры салютовали поезду, салютовали Димитрову. За окном раздались какие-то крики.
— Я не могу оставаться в вагоне, — сказал Георгий и поднялся. — Моя обязанность предотвратить кровопролитие.
— Подожди, — сказала Люба, — я выйду первой. В меня не решатся стрелять.
Прямо против вагона молодой, чернявый парень рвал из рук перетянутого ремнями военного пистолет. Военный выпустил оружие и, согнувшись и схватившись за голову, метнулся под вагоны. Стена солдат дрогнула, рассыпалась, потонула в хлынувшей к вагонам ревущей толпе.
Утром Георгия и Любу арестовали прибывшие в Перник войска с пулеметами и артиллерией.
В тот же день по требованию левых депутатов они были освобождены.