Вечером Георгий ушел к Деду, а Люба отправилась в семьи работниц.
В передней небольшой квартирки Георгия встретили хозяин и, видимо, только что вошедший сюда давний друг Деда, секретарь ЦК Кирков — Мастер, как он подписывался под своими юмористическими рассказами, — спокойный, в пенсне, с мирной острой бородкой и откинутыми с высокого лба назад длинными прядями волос. Георгий знал его еще с тех пор, когда был рабочим, активистом профсоюза печатников. Мастер давно угадывал в нем рабочего вожака и умно, тактично и незаметно помогал найти себя.
— Здесь? — спросил Кирков у Деда, указывая глазами на дверь комнаты.
— У меня, — сказал Дед, никак не выражая своего отношения к тому, ради кого они сегодня собрались.
Особенное доброжелательное внимание угадывалось на лице Киркова, когда они все трое вошли в комнату, заваленную книгами. Книги были и на полках вдоль стен, и на столе, и на подоконниках. Незнакомец оказался невысоким, бородатым, с болезненно-худощавым лицом, на котором выделялись полные жизни, подведенные синевой темные глаза. Чем-то он напоминал болгарина. Был он не русским, а грузином, но по-русски говорил хорошо, так же как и Дед. Спокойно расположившись в глубоком кресле, Благоев поглаживал бороду, расспрашивал гостя о том, как ему удалось бежать из России. Изредка он переводил Георгию — Кирков знал русский язык — непонятные русские слова и обороты речи.
Георгий с возрастающим интересом приглядывался к гостю. Казалось странным, что этот небольшой и с виду хрупкий человек весь насыщен скрытой, словно электрической энергией. Говорит сдержанно, рассказывает только то, что уже знают о нем, но взгляд его жгуч, скупые жесты резки и стремительны. Он бежал из русской тюрьмы, добрался до Одессы, а оттуда нелегально на небольшом пароходе проник в Турцию.
Неожиданно прервав свой рассказ, он спросил, указывая взглядом на книжную полку:
— Давно ли тут покоится Маркс? В этой книжной обители?
И прямо, неуступчиво, как показалось Георгию, посмотрел на Деда.
Дед не торопился отвечать. Он тяжело завозился в кресле и, с силой опираясь на подлокотник широкой рукой со вздувшимися венами, поднялся, подошел к полке. Вытащил том «Капитала». И, как бы взвешивая на ладони, сказал:
— Эта работа Маркса у меня с тысяча восемьсот восемьдесят третьего года, еще со времени моей жизни в России.
Гурули хмыкнул себе под нос, не отрывая от Деда пронизывающего взгляда.
— Вот уже тридцать один год со мной, — продолжал Дед. — В России я читал этот труд, и когда был арестован царскими жандармами, при обыске убедил их, что это, — Дед еще раз, как бы взвешивая, качнул ладонь с книгой, — учебник по экономическим вопросам. Потом в Болгарии по этому тому я перевел «Капитал» на наш язык. — Дед, спокойно смотря на гостя, потряс «Капиталом». — Книга по праву находится здесь.
Пока Дед водружал том на место, Мастер, видимо сразу понявший, что вопрос Гурули таит какой-то скрытый смысл, с живостью, мягко поблескивая глазами за стеклами пенсне, сказал:
— Когда в доме Благоевых был пожар, наш уважаемый хозяин сумел спасти от огня из всего своего имущества только эту книгу.
Гость выслушал все это, встал и, сунув руки в карманы, спокойно, будто за ним и не следили настороженные взгляды трех людей, прошел вдоль полок, присматриваясь к названиям книг. Потом опустился на свое место против Деда.
— Извините, если я вас обидел своей сдержанностью, — сказал он. — Я встречал людей, у которых Маркс стоит на полках не для того, чтобы переводить его и даже не для того, чтобы читать, а вроде привычной обстановки, которой уже не замечают и которую из-за ветхости того и гляди заменят другой.
Дед подтвердил:
— Да, в наше время это случается. Я понимаю и одобряю вашу настороженность: нам надо обоюдно выяснить наши политические позиции. Но мне кажется, мы можем говорить друг с другом прямо. Вы имеете в виду вождей немецких социал-демократов?
— Угадали, — сказал Гурули. — И некоторых русских, и некоторых болгарских…
— Вы уже знаете о позиции наших «широких» социалистов? — спросил Кирков. — Это хорошо. Ну, а вы сами? Как относитесь вы к войне, защите отечества, военным кредитам воюющих и пока еще не воюющих государств?
Гость повернулся к Киркову и ответил вопросом на вопрос:
— Как может относиться к войне и военным кредитам социал-демократ, большевик? Я подчеркиваю, российский социал-демократ, хотя я по национальности грузин, — воинственно, словно возражая кому-то, сказал гость. — Я люблю свой народ, свой язык, но в вопросах политики я — российский социал-демократ. Буду с вами откровенен. — Он остановился посреди комнаты, оглядывая всех. — Просто расскажу о себе, и тогда вам будет яснее, с кем вы имеете дело. Думаю, что откровенность между нами самое лучшее, неправда ли, товарищи?