Сильно огорчена, что не встретила Вас снова здесь. Сожалею, что я слаба, что не могу бороться, как хотелось бы. Но утешаюсь мыслью, что Вы и другие по-старому высоко держите наше знамя и идете вперед. Сердечно и по-дружески Вас целую».
В ответном письме Люба пожелала ей здоровья и сил, писала, что муж должен уехать надолго и что будет трудно без него, но поддерживает мысль, что он остается неустрашимым борцом.
Вскоре из Кисловодска пришло новое письмо:
«Дорогой товарищ! Ваше письмо доставило мне большую радость, как и все, что узнаю о Вас. Желаю, чтобы поскорее миновали ваши тяжелые дни и жизнь стала спокойнее. Сердечно буду рада увидеть Вас. В моем старом сердце Вам принадлежит и хранится большое место, и я думаю о Вас больше, чем Вы сама можете предполагать об этом.
Я несколько раз виделась с вашим мужем, и эти встречи успокаивали и радовали меня в связи с мыслями о будущем. Настоящее не легко, но все же я твердо верю в будущее. История с нами, и до тех пор, пока с нами работают такие люди, как Димитров и Вы, история будет «работать» не напрасно.
По-дружески Вас обнимаю и целую.
Клара Цеткин»
Письма Клары были для Георгия утешением: у Любы надежные друзья, они помогут легче перенести его отсутствие.
Незадолго перед отъездом он пошел к своему товарищу по работе в Коминтерне Мартынову. Много раз уже без Любы, — она чувствовала себя неважно, — он приходил в дом Мартыновых и теперь, уезжая надолго, не мог не проститься с семьей, в которой всех встречали с добрым предрасположением. У Мартыновых он обычно проходил в кабинет хозяина дома, и там за чашкой чая или кофе начинался нескончаемый разговор. А поговорить с Мартыновым было о чем. Свою политическую деятельность он начал в среде меньшевиков. Революция в России заставила его многое переоценить и передумать, и он стал выполнять ответственные задания большевиков. Еще при Ленине Мартынов был принят в коммунистическую партию. Позднее ему поручили редактирование журнала «Коммунистический Интернационал».
Это был пожилой, седой и грузноватый человек. Друзья ценили его за ум, мягкость характера и обходительность. Даже у себя дома он был вечно поглощен своими статьями и дискуссиями с товарищами, мог ответить невпопад на какой-нибудь житейский вопрос, не заметить, что галстук съехал набок или брюки сползли с живота и штанины волочатся по полу. Он знал так много, что Георгий в душе завидовал ему и как-то даже побаивался этого совершенно безобидного, доброго человека.
В доме Мартыновых бывали коммунистические деятели многих стран. В тихом, заваленном книгами кабинете можно было встретить и Эрколи (Тольятти), и Дюкло, и Мориса Тореза, и бывшего советника Сунь Ят-сена Бородина, бежавшего от Чан Кай-ши через пустыню Гоби, и Мануильского, дружившего с Мартыновым, и многих других интересных людей.
Иной раз гости Мартынова замолкали, прерывая серьезный разговор, привлеченные взрывами смеха, доносившимися из комнаты племянницы хозяина Вильгельмины, шли к молодежи.
Кто-то в шутку назвал Вильгельмину, молоденькую, с коротко остриженными волосами, резковатую, Вильгельмишкой. Потом уменьшительное имя сократили, и все стали называть ее просто Мишкой. Дочь богатых родителей из Прибалтики, она увлеклась рабочим движением, стала комсомолкой. Ушла из семьи и приехала в Советский Союз к дяде жить и трудиться для революции. Мишка знала четыре языка, и, может быть, потому у нее часто собиралась молодежь из интернациональной Ленинской школы Коминтерна.
В ее комнате, полной народу, Георгий обычно забивался в угол и молча поглядывал оттуда на веселые, молодые лица. Не до веселья было ему в то время, а посмотреть на новую молодежь иной раз тянуло, душа просила отдыха.
В тот вечер в передней Мартыновых Георгий встретил Мануильского. Он тоже только что вошел.
— Никаких кабинетов, — притворно строго говорила гостям хозяйка дома Анна Романовна. — Идите мойте руки и сейчас же за стол.
Мануильский, веселый, жизнерадостный человек с усиками, спускавшимися до уголков губ, и смеющимися глазами, стал отшучиваться, но в конце концов обоим пришлось идти мыть руки и сесть за большой, ярко освещенный висячей лампой обеденный стол.
Пока они ужинали, из комнаты Мишки то и дело раздавались приступы безудержного хохота.
Мануильский заговорщически тихо сказал Георгию:
— До чертиков любопытно, что у них там происходит. Сходим, а?
Георгий молча кивнул — он уже научился не только говорить, но и кивать по-русски. Мануильский искоса глянул на неловко сидевшего за столом, углубленного в себя товарища, и глаза его бисерно блеснули. Он, видимо, собирался сказать что-то острое, задиристое и веселое, но сдержался. Он хорошо понимал, что творилось в душе Георгия в эти дни,.