Простившись с французом, Георгий подошел к Вильгельмине и, церемонно нагнувшись, поцеловал ее руку.
— Мишка… — прошептал он, и глаза его лукаво блеснули. — Это невероятно!
Вильгельмина безмолвно смотрела на Георгия: он предстал перед нею все таким же красивым и сильным, и все так же слегка путались кольца его отброшенных назад быстрым движением руки волос, но в нем не было прежней угрюмости и скованности. В большом и неуютном, наполненном гулом голосов зале, среди множества разноязычных оживленных людей он, видимо, чувствовал себя совершенно иначе, чем в ее комнате у Мартыновых в Москве.
— Здравствуйте, — наконец сказала Вильгельмина на чистейшем берлинском диалекте. — Я рада, герр… — Она замолкла, не зная, как назвать его.
Негромко смеясь, Георгий любовался ею.
— Великолепно! — сказал он также по-немецки, но выговор его скорее имел провинциальный оттенок. — Великолепно, мадемуазель! — воскликнул он, произнося французское слово слишком твердо — на немецкий манер, как и полагалось бы немцу.
Уступая ей дорогу, он провел ее в коридор. Когда они остались одни, сделав таинственные пассы руками перед ее лицом, точно гипнотизируя ее, Георгий сказал:
— Забудь Димитрова. Перед тобой Гельмут. Запомни: Гельмут!
Вильгельмина сказала, что в Германии она проездом. Ей необходимо ехать дальше, в другую страну, но только сейчас венгерский товарищ встретил ее на вокзале и предупредил, что ехать туда нельзя — там начались провалы, один за другим, видимо, действует провокатор. Она решила сойти с поезда и попросила венгерского товарища проводить ее к надежным людям.
— Что делать? — спросила она, переходя на русский язык. — Если надо все-таки ехать туда, я поеду.
— Ехать нельзя, — также по-русски суховато, по-деловому ответил Георгий. Он замолк, раздумывая. Потом решительно сказал: — Никаких отъездов! Ты останешься здесь. Человек, владеющий языками, для нас — клад.
До приезда Вильгельмины Георгий жил совершенно так, как и окружавшие его люди: днем работал, усердно, с немецкой пунктуальностью, соблюдая часы завтраков и обедов, вечером бывал в кафе или ресторане, иной раз в театре, заходил к немецким товарищам или занимался в библиотеке. Он убеждал себя, что этот размеренный немецкий образ жизни не только нужен для конспирации, но и постепенно возвращает ему душевные силы.
Вильгельмина безупречно играла роль дочери богатых немецких коммерсантов. Где бы она ни оказывалась — в ресторане или кафе, на улице, в метро, присутствуя на деловой встрече в качестве его секретаря, — всюду и всегда ей удавалось оставаться самой собой. Что же это: прирожденный талант конспиратора или результат волевого напряжения, сознания ответственности? А может быть, и то и другое? Откуда же у этой девушки столько нравственных сил?
Так получилось, что около Вильгельмины стали увиваться парни и девчонки из немецкого комсомола. Они, разумеется, знали, что Вильгельмина — работник международной комсомольской организации. По вечерам за ней заходили молодые люди в спортивных костюмах и куртках, и она убегала с ними кататься на лодках или уезжала вместе с шумной компанией, поджидавшей ее на улице, в загородные прогулки. Как далек он был от всей этой веселой кутерьмы!
Вот тогда-то с неожиданной и пугающей отчетливостью Георгий понял, что в душе его продолжает жить тоска, Какая закралась в нее, едва он уехал от Любы.
Теперь, глядя на Вильгельмину и ее друзей, Георгий задавал себе вопрос: доступна ли ему, прожившему трудную и сложную жизнь, простая, человеческая радость бытия, какой полна была молодежь.
Однажды, преодолев внутреннее сопротивление, Георгий решил попроситься в молодежную компанию. Он знал те дни, когда они уезжали в Трептов кататься на лодках. В конце рабочего дня он пришел в ее комнату и, потоптавшись у окна, для начала спросил, как ей живется в Берлине. Вильгельмина по-своему поняла его вопрос и ответила, что с трудом одолевает «Анти-Дюринг» Энгельса. Георгий привык видеть ее уверенной, собранной, спокойной, теперь же она смотрела на него со странной робостью, и нежная краска смущения пробивалась на ее щеках.
— Гельмут!.. Ну почему я такая бесталанная? — сказала она, комично поморщив свой носик. — Неужели моего образования недостаточно, чтобы понять Энгельса?
— Может быть, и недостаточно, — серьезно сказал Георгий. Он уже не мог заговорить с ней о лодках.
— Гельмут, а что если я начну заниматься на вечернем отделении химического техникума? — спросила Вильгельмина с такой наивной робостью и неуверенностью, заглядывая снизу вверх в его лицо, что ему стало не по себе.