Тольятти слушал его, плотно сжав губы.
— Мы все придем к этим идеям. Неизбежно! — сказал он. — Надо найти лишь форму…
XVI
Осенью Георгий получил известие о том, что здоровье Любы резко ухудшилось. Как ни подготавливал он себя к тому, что катастрофа близка и что Люба уходит из его жизни, короткое сообщение из Москвы оглушило его. Он не мог уже спокойно работать и при первой возможности выехал в Москву.
Случилось то, что когда-то предвидела сама Люба, что страшило Георгия все последние годы, висело над ним как проклятие и с чем он никогда не мог примириться. Врачи настояли на том, чтобы Люба легла в клинику по нервным заболеваниям. Георгий постарался окружить ее всеми удобствами, какие только возможны в больничной палате. Она платила дорогой ценой за свою преданность поэзии революции и верность любви. Да. Люба давно стала понимать, какой будет расплата, шла на это ради того, чтобы до конца не изменять долгу, гражданской совести, идее великого братства, которая в двадцатом столетии сменила трагический героизм одинокой человеческой совести Гамлета.
Как ни тяжелы были утраты последних лет, с неумолимой жестокостью следовавшие одна за другой, Георгий нашел в себе мужество не быть пассивным, не впадать в беспросветную скорбь — не это его удел. Нет! Война всему, что убило Любу, чьей жертвой пали Никола и Тодорчо и тысячи других светлых жизней! Он отдаст свой разум и свое сердце для победы в этой священной войне. Пусть отныне его жизнь будет суровой и жестокой — другого выбора у него нет. Так он поклялся самому себе.
Как раз в те дни была объявлена очередная амнистия болгарским политическим эмигрантам. Но ни Георгий, ни многие другие эмигранты не подпали под нее, и Георгий снова уехал в Берлин.
Тяжко и душно было ему одному без Любы на постылой чужбине. Но он не предался апатии, не погрузился в свое горе. Он изъездил Европу в поисках путей для возвращения на родину, где осталась его партия, где жили близкие и друзья, где мил даже воздух гор и долин, вспоивший его. Вена, Прага, Амстердам, Париж, Брюссель… Дважды он встречался с Анри Барбюсом — в Амстердаме и в Париже, с чешским профессором Неедлы, с Цвейгом, с Роменом Ролланом. Лучших, честнейших людей — совесть мира — заклинал он поднять свой голос в защиту справедливости и демократии. Но они оказались бессильны. Мир был захвачен предчувствием грозных событий. Города Германии превратились в плацы для парадов и бесчинств национал-социалистов. Маршировали по улицам колонны «Стального шлема» — гвардии генерала Шлейхера, искавшего будущее Германии в реакционном национализме.
Но вот среди грохота военных парадов и выстрелов из-за угла в политических противников фашизма раздался смелый голос женщины с белоснежными волосами, поднявшейся на трибуну рейхстага, — Клары Цеткин. Тяжелобольная, она приехала из Советского Союза, где лечилась, в Германию, чтобы в качестве старейшего депутата открыть рейхстаг.
— Числящийся за президентским кабинетом счет, по которому он несет ответственность, чрезвычайно сильно отягчен убийствами последних недель, — гневно говорила Клара Цеткин в притихшем зале рейхстага. — Кабинет несет полную ответственность за эти преступления, ибо он отменил запрет национал-социалистских штурмовых отрядов и открыто поощряет деятельность фашистских боевых организаций… В единый революционный фронт должны включиться все, кто продает свой труд, становится данником капитализма и жертвой его эксплуататорской и порабощающей системы… Я открываю рейхстаг по обязанности, в качестве старейшего депутата его. Я надеюсь дожить еще до того радостного дня, когда я по праву старшинства открою первый съезд Советов в советской Германии.
Выступление Клары Цеткин в немецком рейхстаге напомнило Георгию ее письмо к Любе, в котором она говорила, что болезнь мешает ей бороться так, как хотелось бы. Нет! Старая, больная немецкая коммунистка сумела перешагнуть и через старость, и через болезнь и бесстрашно явиться в Германию, чтобы бросить в лицо фашизму и тем, кто вел его к власти, свои отчаянно смелые и правдивые слова.
В начале 1933 года, исколесив почти всю Европу, Георгий снова вернулся в Германию и, пренебрегая смертельной опасностью, принял участие в происходившей в Мюнхене нелегальной конференции Итальянской и Югославской компартий.
27 февраля Георгий выехал из Мюнхена, а на следующий день, утром 28 февраля, его поезд уже подходил к Берлину.
На последней остановке Георгий увидел экстренные выпуски газет, полные фотографий и сообщений о поджоге рейхстага коммунистами. «Это провокация нацистов в связи с выборами в рейхстаг», — в волнении подумал Георгий.