Регина молчала.
– Я старше тебя на пятнадцать лет, – добавил он. – Тебя ничего не пугает?
– Пугает. Я не увижу тебя целых две недели.
Он провел пальцем по ее щеке. Она поймала его руку, прижала порывисто к лицу. Покатилась слеза, упала на его запястье. Он улыбнулся:
– Ну тогда…
Полез в карман пиджака, порылся и достал ключ:
– Что это?
– Это мне дал старинный друг. Поедем?
– Поедем, – прошептала Регина, борясь со слабостью, так неожиданно взявшей в плен ее тело.
Через два часа, встав с постели в чужой, плохо обставленной квартире, он разглядел наконец и пятна крови на простыне, и ее лицо со стиснутыми зубами. Но все еще не мог поверить…
– Господи, почему же ты не сказала мне. Господи! Кто бы мог подумать… А я-то… Прости меня…
Он обнимал ее ноги, а она закрывала ему рот рукой. Пытка, которую она сейчас перенесла, сблизила их самым непостижимым образом. Он стал теперь самым родным для нее, самым желанным. Стоило заплатить за это даже болью, даже стыдом.
В первую неделю она каждый вечер плакала в подушку. Потом пришла к Капе и рассказала ей обо всем. То есть – почти обо всем. Она не сказала только, кто он, не сообщила, что он женат и что является ее непосредственным начальником.
– Ну и слава Богу, – сказала ветреная Капа, укачивая новорожденную дочку, – когда-нибудь это должно было произойти… Но теперь хорошо бы тебе узнать…
И младшая сестра поучительным тоном рассказала старшей, как «получаются» дети, как этого избежать, если пользоваться двумя простыми вещами: календарем и презервативами.
Через две недели он вернулся. Загорелый и счастливый. Она выстирала и постелила теперь чистую простыню на постель. И еще одну принесла свою: на всякий случай – на смену…
Теперь они встречались почти каждый день. Минус ее грипп, минус его поездки. Весной он пригласил ее к себе домой, посмотреть картины – жена с дочерьми уехали на дачу. Она вошла в его комнату на цыпочках. Три стены занимали стеллажи с книгами, с полу до потолка, одну – картины. Она неуверенно подошла к полкам, наугад вытащила книгу.
– Осторожно! – резко крикнул он ей. – Осторожно, – повторил более мягко, когда она удивленно обернулась. – Это старинные издания. Сборник Ахматовой с ее автографом.
Он аккуратно открыл книгу, показал ей знаменитый ахматовский росчерк.
– Понимаешь, это мои дети, – он обвел руками книги и картины, – в них мое сердце, вся моя жизнь.
Так прошло полгода. Чужая квартира стала им обоим родной и близкой, они чувствовали себя там как дома и потеряли в какой-то момент бдительность. Потому что по-настоящему влюбленные люди всегда теряют бдительность…
Марья Тихоновна вышла из поликлиники прихрамывая, артроз мучил ужасно, пропади все пропадом. А еще в прачечную нужно зайти: свое сдать, да еще из бабкиной пустой квартиры выгребла гору. Сверкнув перед очередью красной книжечкой – пусть только два человека, но не стоять же ей здесь со своим артритом! – Марья Тихоновна принялась выгружать белье из сумки.
– Минуточку, – сказала ей молоденькая приемщица, внимательно относившаяся к своим обязанностям. – У вас один номер неправильный.
– Чего? – не поняла Марья Тихоновна.
– Номер, вот. – Девушка брезгливо держала простыню за самый краешек и совала ей под нос нашитую бирку с цифрами.
– Че-го?!
А эти двое из очереди пялились на нее с любопытством, ухмылялись…
Домой она бежала, позабыв о больных ногах. Ярость клокотала в груди. Нет, ее кобель не доживет до завтрашнего дня!
– Сволочь ты старая, опять за свое! – заорала она с порога. – Я-то, дура, уши развесила, я-то думала, образумился на старости лет… – и принялась хлопать простыней мужа куда попало.
– Да ты что?! Спятила! – Он поймал слетевшие очки, ухватился за простыню. – Совсем рехнулась?
– О-о-й, – заголосила Марья Тихоновна, повалившись на стул и обливаясь слезами, – когда же ты, ирод, угомонишься? Детей бы постыдился.
– Маша, Маша, да о чем ты? Что случилось?
– Вот! – вскочив, она азартно совала ему под нос уголок простыни с номером. – Вот что случилось!
Вопли жены не прекращались, пока Николай не смекнул, что к чему. Он ценил дружбу, безусловно ценил, но домашний покой ценил еще больше. В конце концов он все рассказал ей.
Марья Тихоновна обалдела от новости и сначала даже посмеялась. Вернула мужу простыню, чтобы он передал дружку своему, Димке. Ай да Димка. Поставила чайник, расслабилась. Но, когда пили чай с лимоном, Марья Тихоновна вдруг подумала, что она, больная женщина, должна из-за Димки почему-то страдать, а он, значит, чистенький такой, будет сидеть в своем кабинетике, с любовницей в их квартирку наезжать. Желание отомстить пересиливало в ней все прочие чувства, даже здравый смысл…