Их свадьба состоялась три дня назад в Картахене де Индиас, городе, расположенном за десять тысяч километров от тех мест, где они были сейчас; она состоялась — к изумлению его родителей и к явному разочарованию родных Нэны Даконте. Их союз благословил не кто-нибудь, а сам архиепископ, бывший примасом страны. Всем, кроме, естественно, самих новобрачных, было невдомек, как вообще могла зародиться их любовь. А начало ей было положено еще за три месяца до свадьбы, когда в один из воскресных дней на побережье банда Билли Санчеса совершила налет на женские раздевалки курорта Марбелья. Нэне Даконте едва лишь минуло восемнадцать лет, и она совсем недавно возвратилась из Сент-Блеза, что в Швейцарии, где обучалась в пансионе «Шатлелени» и не зря, поскольку могла теперь изъясняться без акцента на четырех языках и виртуозно владела тенор-саксофоном. Свое первое после возвращения воскресенье она решила провести на море. Нэна разделась донага и уже готовилась надеть свой купальник, когда послышался рев атакующих, и обитательницы соседних кабинок в панике обратились в бегство. Она была в полном неведении о происходящем до тех пор, покуда задвижка на ее дверце не отлетела и прямо перед нею не возник невероятно пригожий громила. На нем не было ничего, кроме плавок с рисунком под леопарда, а тело, как и у всех жителей побережья, было нежным и гибким и покрыто дивным загаром. На правом запястье громилы бросался в глаза браслет наподобие наручника, который носили римские гладиаторы, а кулак был обмотан цепью — незаменимое и смертельное оружие в драке. На его шее висел образок без святого, взлетавший и опускавшийся в такт смятенному сердцу. Некогда Билли и Нэна вместе учились в младших классах и зачастую поигрывали в «пиньяту» на днях рождения — они оба принадлежали к местной знати, заправлявшей жизнью города едва ли не с колониальных времен; однако они не виделись уже целую вечность, а потому и узнали друг друга не сразу. Нэна Даконте оцепенела, даже не попытавшись хоть как-то прикрыть свою, сводящую с ума, наготу. А Билли Санчесу только и оставалось, что довести до конца мальчишеский ритуал: он стянул плавки с рисунком под леопарда и явил взору Нэны своего могучего и рыкающего, вставшего на дыбы зверя. Нэна внимательно поглядела на зверя и, даже не выказав удивления, произнесла:
— Мне приходилось встречать и покрупнее да и потверже... Пожалуй, тебе стоит как следует подумать, прежде чем связываться со мною, — иначе ты должен будешь доказать, что ничем не хуже негра.
В действительности же Нэна Даконте еще была девственницей; она даже обнаженного мужчину видела впервые в жизни. Но ее дерзкий вызов принес свои результаты: клокоча от бессильной ярости, Билли Санчес хватил обмотанным цепью кулаком по стене и раздробил себе пальцы. Нэна доставила его на собственной машине в больницу и выхаживала его вплоть до окончательного выздоровления; там они в конце концов и познали чудесную науку любви. Мучительные и знойные дни июня они проводили на внутренней террасе дома, где до этого обитало шесть поколений Даконте; Нэна исполняла модные мелодии на саксофоне, а Билли возлежал с загипсованной рукой в гамаке и пожирал ее глазами с непреходящим изумлением. В доме было видимо-невидимо огромных, во всю стену, окон, выходивших на залив, выглядевший подобно гнилой луже, и дом этот был наиболее громадным и старинным, и, безусловно, самым уродливым из всех домов в районе Ла Манта. Однако терраса, которая была выложена плиткой в шахматном порядке и где Нэна Даконте имела обыкновение играть на саксофоне, являлась юдолью покоя и отдохновения от послеполуденной жары и выходила в патио, хоронящийся в тени и служащий приютом для манговых и банановых деревьев, под сенью коих находилась неведомо чья могила, куда более древняя, нежели вся память рода Нэны Даконте. Что касается саксофона, то даже совершенно неискушенные в музыке люди полагали, что его звучание неуместно в подобном благородном доме. «Гудит прямо как пароход», — заявила бабушка Нэны Даконте, впервые услышав звуки саксофона. Матушку Нэны куда более тревожила ее манера исполнения — с высоко задранной юбкой и широко раздвинутыми ногами; она полагала, что играть с подобной чувственностью совсем не обязательно, даже если Нэне так и удобнее. «Мне нет дела до того, на чем ты играешь, — тщетно увещевала она, — лишь бы только ты ноги так не расставляла». Однако именно в атмосфере прощальных пароходных гудков и неутоленной любви и было суждено Нэне Даконте пробить брешь и сокрушить ту броню ожесточенности и отчуждения, которую носил на себе Билли Санчес. Она смогла понять, что печально знаменитый башибузук, безнаказанно творивший что угодно благодаря своему знатному происхождению, на деле просто напуганный и душевно ранимый мальчик, толком не знавший своих родителей. Покуда у него срастались кости на руке, они успели сблизиться до такой степени, что Билли был просто вне себя от изумления, когда внезапно и стремительно их охватила любовь, и Нэна, оставшись одним дождливым вечером наедине с ним в доме, увлекла его за собой в свою девичью постель. И потом целых две недели кряду они в это же самое время безмятежно занимались любовью, смущая наготой национальных героев и ненасытных ветхозаветных дам, некогда забавлявшихся в Эдеме сего исторического ложа, а теперь ошеломленно взирающих на влюбленных с портретов на стене. Нэна и Билли не одевались даже на время кратких передышек, а так и возлежали нагими, растворив окна и вбирая всей грудью дым, испускаемый пароходами в бухте; они вместе с умолкшим саксофоном внимали до боли знакомым звукам, доносившимся со стороны патио: неподражаемому уханью жабы, жившей под бананом, шелесту воды, ниспадавшей на неведомо чью могилу; они прислушивались к естественному ходу бытия, для постижения которого у них прежде никогда недоставало времени.